Энгус Уилсон - Рассказы

— Дурачок, — заговорила она, — никто ничего не видел. Шийла так и сказала, а Эрик просто пошутил. А я, сам знаешь, чего только не выдумаю.

Рэй в бешенстве набросился на нее:

— Замолчи! Какое мне дело, что ты там делаешь или говоришь? — И так же внезапно осекся. — Прости. Все это не важно, — тихо сказал он и уставился в камин.

Едва Генри завел речь об их новом авторе Родни Кнуре, как мне сразу стало ясно: я его невзлюблю.

— Я изрядно поднял свои акции, переманив к нам в издательство Родни Кнура, — сказал он.

Издательство, где Генри младший компаньон, называется «Бродрик Лейланд», и, кстати говоря, не такая это фирма, чтобы поднять чьи-либо акции, но это я так, к слову.

— По-моему, Харкнессы дали маху, расставшись с Кнуром, — сказал Генри. — Хотя «Рогачи» их и не озолотили, они ставятся критикой очень высоко. Но для Харкнессов типично не интересоваться ничем, кроме сбыта.

Для тех, кто не знаком с Генри, объясню — это высказывание крайне типично для него: во-первых, издателям, на мой взгляд, положено интересоваться сбытом, и если у «Бродрик Лейланда» сбытом не интересуются, их можно только пожалеть; во-вторых, сказать «не озолотили» для Генри вовсе не характерно, но ему кажется, раз уж он стал издателем, он должен говорить как деловой человек, а как говорят деловые люди, он себе представляет смутно. Вот сказать «ставятся критикой очень высоко» для Генри характерно, а деловой человек так, по-моему, никогда не скажет. Что же на самом деле характерно для Генри, выяснится из моего рассказа, если я смогу его написать. По справедливости следует добавить: мои суждения о Генри, очевидно, много скажут и обо мне — к примеру, в издательском деле Генри интересуют не столько деньги, сколько возможность «привлечь хороший авторский состав», так что, осуждая Харкнессов, он ничуть не ханжит. И ведь мне, жене его, это известно лучше, чем кому бы то ни было, но у меня вошло в привычку подтрунивать над Генри.

Генри меж тем продолжал рассказывать о «Рогачах». Так вот, оказывается, «Рогачи» — вовсе не роман, как было бы естественно предположить, и не труд о рогатом скоте или кухонной утвари, что было бы куда менее естественно предположить, хотя в пику Генри я вполне могла прикинуться, будто именно так поняла это название. На самом деле «Рогачи» — это разом и антология произведений о знаменитых рогоносцах, и историческое исследование о них же. А Родни Кнур, похоже, пользуется славой — только не рогоносца (он не женат), а соблазнителя; правда, славится он не только и не столько победами над чужими женами. С особым успехом он пленяет младших дочерей и дебютанток. Генри излагал все это крайне небрежно, будто им там у «Бродрик Лейланда» такое не в диковинку. Вот и опять я ехидничаю — ведь скажи я Генри: «Да будет тебе» или что-нибудь вроде, он бы мигом переменил тон. Только с какой, собственно, стати мне его обрывать: ведь среди наших знакомых числится много не много, но уж несколько совратителей невинных девиц наверняка, и оборви я Генри, вышло бы, что он ни с чем подобным и не сталкивался, а это тоже неверно. Справедливость, объективность — вот что мешает мне в жизни больше всего.

Но мы отвлеклись от Родни Кнура — книга, которую он подрядился написать для «Бродрик Лейланда», именуется «Честь и просвещенность». И опять же оказывается, это будет не роман наподобие «Здравого смысла и чувствительности» или «Нагих и мертвых» [46] Романы Джейн Остин (1811) и Нормана Мейлера (1948). . Родни Кнур употребляет слова «честь» и «просвещенность» на свой лад, кое-кто счел бы такое употребление архаическим — только не Родни: он не желает признавать изменений, произошедших в английском языке за последнее столетие или около того. «У мужа нет сокровища дороже» — вот как он понимает честь, а отнюдь не в том смысле, как викторианцы, для которых она была «жены дражайшим достояньем». Насколько я поняла, Родни Кнуру хотелось бы, чтобы мужчины, как в добрые старые времена, защищая свою честь, убивали бы друг друга на дуэлях, учтиво обменявшись перед тем, как приличествует просвещенным людям, понюшками табаку и все такое прочее. Он проповедует «жизнь, полную риска» и «безоглядную (так он это называет) храбрость», но хотел бы, чтобы она проявлялась преимущественно в спорте и состязаниях, уходящих корнями в далекое прошлое. Соответственно он порицает автомобильные гонки, а легкую атлетику еще того пуще, зато одобряет бой быков и, по всей вероятности, пелоту; порицает он также собачьи бега, зато игру в баккара по крупной весьма одобряет.

И опять же книга эта, оказывается, ничем не будет походить на те книжонки под названием «Дюжина повес» или «Двенадцать знаменитых щеголей», которые любил почитывать мой дядя Чарльз. Оказывается, это будет труд чуть ли не философский — в нем найдут целостное отражение взгляды автора на общество — к примеру, такие: нам никогда не вернуть себе былые просвещенность и величие, пока мы не признаем, что жизнь, полная риска, сопряжена с жестокостью и что без предрассудков нет убеждений, — словом, все то, на чем, по мнению мистера Кнура, зиждется подлинный аристократизм.

Я сказала Генри, что, судя по всему, мистер Кнур мне не понравится. Генри в ответ только улыбнулся и сказал:

— Хочу тебя предупредить — он сноб, но снобизму предается с такой широтой и с таким размахом, что уже одно это должно с ним примирить.

Я не клюнула на эту удочку и сказала Генри, что у меня как раз недостанет на это широты, и к тому же, если я верно догадалась и его слова «Хочу тебя предупредить» означают, что он собирается пригласить Родни Кнура к нам в гости, на мое согласие он может рассчитывать, только если это нужно в интересах дела.

— Именно что в интересах дела, — сказал Генри и добавил: — Пусть тебя не отпугнет его внешность героя-любовника из тех, что сокрушают сердца театралок на дневных спектаклях. Он прямо-таки непристойно красив. — И фыркнул, уверенный, что тут-то он меня и подловил. Генри полагает (ему это внушила его мать), что писаные красавцы женщинам отвратительны. Теперь он знает, что это не так: я ему вечно твержу, что не будь он хорош собой, никогда бы не вышла за него. Однако понятия, всосанные с молоком матери, вытравить нелегко, и я подозреваю, Генри все еще верит, что, если бы не перебитый в школьные годы нос, я б его отвергла. Он жестоко ошибается. Я бы сама заплатила за пластическую операцию, будь у меня надежда, что Генри на нее пойдет.

Пробежав мои записки, я поняла: вам может показаться, что мы с Генри не можем жить просто и потому выкрутасничаем почем зря — подслащиваем горькую пилюлю ежедневных раздоров остротами узкосемейного употребления, пикировкой и, в общем-то, довольно противной игривостью. Что ж, если задуматься над нашей совместной жизнью, не исключено, что так оно и есть. Но ведем мы себя подобным образом вовсе не намеренно, хотя женские журналы, к которым я пристрастилась, и твердят из номера в номер, что чувство юмора скрепляет брак сильнее всего. У меня и у Генри чувство юмора развито в меру, никак не более того. Юмор Генри, сдержанный, бесстрастный, достался ему по наследству от матери, которая, как вам станет ясно из истории Родни Кнура, похожа на персонажи романов мисс Комптон-Бернетт [47] Комптон-Бернетт Айви (1892–1969) — английская романистка. ; во всяком случае, когда я читаю эти романы, их персонажи все до одного напоминают мне мать Генри. У моих родителей чувства юмора и вовсе не водилось; отец всю жизнь рвался разбогатеть и разбогател, мать пробивалась в свет и не пробилась, и ни на что другое их не хватало.