Энгус Уилсон - Рассказы

— По-моему, мисс Черрил было совершенно не обязательно посвящать весь дом в личную жизнь моей тети.

Заговорив только из чувства неприязни к мистеру Морелло, он ожидал резкого отпора, но домовладелец надулся, совсем как обиженный карапуз.

— Пожалуйста, не ссорьте меня с мисс Черрил, — взмолился он. — Она хорошая жилица, аккуратно платит. Как бы то ни было, — улыбнулся он, — мне было приятно познакомиться с родственником миссис Либиг. Безумно жаль, что ей так не повезло. Танцовщицы сейчас могут очень неплохо заработать. Если они — хорошие танцовщицы.

Он явно гордился тем, что знает жизнь и ее требования.

— Но что поделать — от несчастного случая никто не застрахован.

Не понимая, о чем идет речь, Морис, естественно, промолчал в ответ.

— Ничего! — воспрянул духом мистер Морелло. — С вашей помощью она оправится, я в этом уверен.

Он встал и открыл перед Морисом дверь — ему очень хотелось исправить свой промах, допущенный в начале встречи.

— У меня отлегло от сердца после нашей маленькой беседы, — сказал он. — И ради бога, простите, что я принимаю вас в таком виде.

Опять его пальцы метнулись к фурункулу.

— Если понадобится горячая вода или еще что, Марта, я уверен, с радостью вам поможет.

В прихожей Морис увидел миссис Либиг.

— Слава богу! — воскликнула та. — Ты что, думаешь, мне некуда девать деньги? Сколько я могу держать такси?

Словно подтверждая обоснованность ее тревоги, над дверью громко заверещал звонок. Морис открыл дверь — и конечно, это был таксист.

— Хорошо, хорошо, — закричала на него миссис Либиг, — уже еду. Вы свое получите, не беспокойтесь.

Щуплый, с лицом землистого цвета, пожилой таксист затравленно сказал:

— Уж очень вы долго.

— Долго! — возмутилась миссис Либиг. — Тут больной человек. Ясно, это не минутное дело. Ты готов, Морис?

— Я должен остаться. Доктор велел, чтобы я остался.

Он старался говорить как можно спокойнее, хотя в душе у него было полное смятение, словно все его будущее счастье зависело от того, чтобы сейчас настоять на своем.

— Остаться? Это еще зачем? У нее уже все прошло. Остаться! Не можешь ты оставаться с этой девицей в ее спальне, ты как-никак мужчина. И потом, какой из тебя, мальчишки, помощник?

— Доктор… — завел свое Морис. Но бабка даже не стала его слушать.

— Да что мы знаем об этом докторе?! Заладил — доктор, доктор! Молод еще знать такие вещи, — загадочно заключила она.

У него напряженно застыло лицо.

— Кто-то из нас должен остаться, — сказал он, — иначе на нашей совести может быть смерть.

Поняла ли она по его надтреснутому голосу, что творится в его душе, или испугалась, что впрямь придется остаться самой, только миссис Либиг выдавила короткий смешок.

— Прекрасно! — объявила она. — Я умываю руки. Задурил себе голову бог знает чем. Только с матерью будешь сам объясняться! Я вижу, тебе нравится действовать людям на нервы.

К его немалому удивлению, она вернулась в комнату Сильвии, подошла к постели и поцеловала девушку в обе щеки.

— Морис останется с тобой, посмотрит, чтобы ты хорошо себя вела, — сказала она. — И ни о чем не волнуйся. Дурочка, ты ведь девочка хорошая. И Виктору еще улыбнется счастье. Не вини себя ни в чем. Даст Паула ему развод — куда ей деваться? Все образуется, вот увидишь. Знаю, знаю! — бросила она в сторону Мориса. — Вам, умникам, не по вкусу счастливые концы. Вам подавай смерть, самоубийство, диких уток. Но Сильвия поумнее вас. Все у нее будет в порядке.

И она еще раз поцеловала ее.

И снова Морис поразился: Сильвия глядела на миссис Либиг по-детски широко раскрытыми глазами.

— Спасибо вам за все, — еле слышно шепнула она. — Без вас я потеряла бы всякую надежду.

— Теперь спать, — распорядилась миссис Либиг. — Ты ей не мешай, Морис.

Оставшись наконец наедине с Сильвией, Морис окончательно потерялся. Он отстоял свое право остаться на сцене, но он понятия не имел, какую пьесу они играют. Уже второй год после своего шестнадцатилетия он воспитывал в себе чувство уверенности, усваивал властные манеры, примерялся к героической роли, которую вместе с приятелями-выпускниками намерен был играть в жизни. Об этом было много говорено, много старания было положено, чтобы развить в себе качества вождей, ибо их поколению определена ведущая роль — вывести народ из пустыни телевизионного мира, из гибельной трясины баров с кофейными автоматами. В их духовный обиход входили высокие цели и внутренняя дисциплина, умение обласкать — и одернуть, чтение Карлейля и Берка. И вот грянул час, когда ему надлежит властно вмешаться в ход событий, пусть и не очень важных, но события развиваются своим ходом, а он чувствует себя ночным путником у реки, не знает, где кончается берег и начинается вода. Вместо героя-вождя он ощущал себя ничтожеством, l’homme moyen sensuel [62] Чувственная посредственность (фр.). , то есть героем такой литературы, которую он и его друзья откровенно презирали. И он не видел, как выбраться из этого положения.

Покуда его молчание устраивало Сильвию, утонувшую в подушках. Закрытые глаза придавали ее лицу до странного спокойное, безжизненное выражение; она выглядела старше и еще сиротливее. Но вот она выпятила нижнюю губу, нахмурила лоб, и Морис увидел перед собой угрюмо надувшегося ребенка, и он поспешил прогнать это новое неприятное впечатление, потому что до сих пор ничего не узнал о ней ни из того, что видел, ни из того, что слышал. Вот лоб разгладился, губа вернулась на место, открылись глаза и из них полыхнула трагедия.

— Чем же я прогневила господа! — выдохнула она.

Его ошеломила безнадежная и темная глубина вопроса и уж совсем растревожило то, что столь мелодраматические реплики срываются с таких прельстительных губ.

Сильвия почувствовала его волнение и обреченно уронила руку на стеганое одеяло.

— Господи! Все время искать выхода, все время искать виноватого, даже боженьку во всем винить! Ты когда-нибудь бываешь сам себе противен до черта?

На этот вопрос ему уже было легче ответить, хотя формулировка была по-прежнему не в его вкусе.

— Довольно часто, — сказал он. — Наверное, люди с умом и сердцем время от времени должны что-нибудь такое переживать.

Сильвия с минуту обдумывала его слова.

— Ты так хорошо все понимаешь, а сам такой молодой, — только и сказала она.

Лучшей похвалы себе Морис не придумал бы и сам, но как раз сейчас он мало что понимал, и он украдкой взглянул на нее — не шутит ли? — нет, наивный восторг в глазах.

— Тебе сколько лет? — спросила она.

— Скоро восемнадцать.

— Восемнадцать, — улыбнулась она. — Тогда я совсем старуха. Мне двадцать три.

— Не так уж много, — сказал Морис, скрывая легкое разочарование.