Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

Я знаю, отец, тебя настолько, что могу представить тебя живым сегодня; ты был бы озабочен судьбой этой нивы и убеждал бы тех, кто уезжает в город, — такая ровная как стол земля, а вы уезжаете, такая плодородная земля, а вы от нее бежите.

Старого Ф. Н. уже нет в живых, отец, он умер недавно, этой весной, ну знаешь, тот, который… как же ты можешь не знать, ведь он так помог тебе; разве удалось бы тебе уговорить людей ступить на простор без межей, если бы не старый Ф. Н., я говорю старый, а тогда ведь он был в расцвете сил.

Он сразу же вслед за тобой, вторым, ступил с кольями под мышкой на эту землю, и вы стали отмерять поля себе и людям; а перед этим он сказал — не боюсь; и еще раз повторил — не боюсь; и еще раз, потому что боялся; и поэтому он нападал на свой страх, забрасывал свой страх словами; словами — не боюсь, не боюсь… — убивал его в себе.

Я могу говорить так, ибо знаю от бабушки, как было с этим — не боюсь — в том вашем странном, очень странном мире.

При вступлении на эту большую землю заклинание — не боюсь — не отгоняло страха; рядом со словами — не боюсь, — произносимыми громко, со смехом, с высоко поднятой ногой, приготовившейся совершить большой шаг, рядом с этими словами был страх; ибо в том, кто остановился на краю этой большой земли и готов был вступить на нее, кто уже отбился от своей межи и вступил на эту землю, его накопилось много; его собственный страх, страх его отца, деда и всех прежних поколений; ибо в нем был страх целого рода, но один он отважился сказать — не боюсь; а род вовсе не спешил помочь ему; наоборот, когда тот, кто стоял на краю этой большой земли, готовился вступить на нее, прислушиваясь к могилам, то из могил доносился только вопль — побойся бога, сын, внук, правнук, и этой огромной земли бойся.

Бабушка рассказывала иными словами, а я представляю это по-своему; и добавляю еще, что тот, кто отбился от своей межи и вступил на эту огромную землю, тот обманывал, хитрил, облекал в мужество свой страх, он как бы хотел предстать перед своим страхом в пышном одеянии мужества; он как бы хотел этим одеянием устрашить собственный страх.

Он так страшно боялся и тем не менее вступил на землю; почему вступил один, второй, третий, почему вступили многие?

Я жду, что на это ответит мне бабушка, ведь я опять заскочил домой, мы сидим в кухне за столом, придвинутым к окну, за окном деревья, за ними маленький пруд; уже вечер, мать готовит наши бессмертные клецки в молоке, эту королеву блюд; она нарезала крутое тесто на маленькие кружочки и уже держит лоток с клецками и всматривается в большой чугунок с молоком, стоящий на раскаленной плите; она ждет момента, когда молоко начнет подниматься, чтобы вовремя забросить в него клецки.

Я смотрю на мать и знаю, что в этом ожидании скрыта любовь к сыну, который обожает это блюдо.

А теперь я смотрю на бабушку; наступили молчаливые мгновения после долгих воспоминаний о том времени, когда по примеру отца Ф. Н. и другие соседи вступили на большую плодородную землю.

Почему же вступили, хотя так страшно боялись?

Бабушка пока не отвечает, ее лицо напряглось, заострилось, мягкие, свободно лежащие морщины встали дыбом, морщина рядом с морщиной, щеки словно порублены мечом, она ищет ответа и не может его найти; она прищурила глаза, как бы желая заглянуть далеко в глубь времени; потом ее лицо вдруг расслабляется, морщины ложатся спокойно.

Столько работы на этом лице и столько работы за этим лицом, а ответ простой — вступили, потому что очень хотели этой земли; она сказала — хотели, а думала наверняка — жаждали.

Жаждать — вот к чему все сводится, из чего все проистекает; это та подземная река, которая течет и бурлит под страхом и затем пробивает его кору; жаждать — вот слово, вершина слов, полководец слов и действий; это чувство проявляется, когда вступают на большую, плодородную землю, хотя в уши бьет предостережение — побойся бога, сын, внук, правнук, и этой огромной земли бойся; погибнешь попусту, погибнешь как собака, пуля или петля ждут тебя, если вступишь; жаждать, из того все рождается и все гибнет, все справедливое и все несправедливое, все, что находится между колыбелью и гробом.

Мать, видимо, задумалась, молоко чуть не убежало из чугунка, и она едва успела бросить в него первую горсть клецок, успокоивших молоко; потом уж готовка была недолгой, и вот на столе появились тарелки, наполненные этим роскошным блюдом.

Итак, Ф. Н. уже нет в живых, отец; а знаешь, как он умер, я расскажу тебе об этом; утром жаркого дня он отправился окапывать картошку, остановился с мотыгой на краю большого поля и сказал — навались; он наверняка сказал так, потому что говорил это, принимаясь за любое дело; он словно хотел навалиться с этими словами на работу и испугать ее, пусть работа напугается и подчинится ему.

Навалиться — это действенное оружие стариков, тогда по-другому ходят коса, мотыга и грабли, когда прошепчешь — навались; видишь, отец, как приходится вооружаться старикам, чтобы не причинить зла земле.

Мать рассказывала мне, что за частое повторение этих слов старый Ф. Н. получил прозвище Навались.

И вот Навались стоял на краю поля и сказал — навались; а потом вбил мотыгу в землю и начал сечь осот, лебеду и прочие сорняки, поле просветлело, между рядами картошки показалась чистая рыхлая земля.

Люди, видевшие, как он начал окапывать, сказали — навалился старый Ф. Н., ибо он двигался весьма энергично и наклонялся в меру, не слишком, и голова не свисала, будто шар, непрочно связанный с шеей, как бывает при сильной усталости; люди не заметили слишком малого наклона его тела, того незначительного отклонения от вертикали, что тоже свидетельствует о чрезмерной усталости и боязни наклониться пониже из-за невыносимой боли в пояснице или ослепляющего прилива крови к голове.

Твоя мать, отец, а моя бабушка, когда учила меня полю, уже в юности помогла мне это постичь.

Навались быстро продвигался вперед, но когда он оказался в середине третьего ряда, кто-то заметил, как изменилась его поза, голова ниже склонилась к земле, что было вызвано — вещь, понятная тебе, мне, а больше всего твоей матери, а моей бабушке, — расслаблением поясницы, что в свою очередь было вызвано неожиданным давлением на спину воздуха, который превратился внезапно в мешок свинца.

Теперь я расскажу тебе, отец, как продвигался старый Ф. Н. от середины до конца третьего ряда картошки; мы знаем это из рассказов малых, наивных детей, которые не могли объяснить некоторые факты и то, что было грустным, посчитали смешным, и даже то, что произошло в конце, посчитали развлечением, специально им предназначенным спектаклем, сыгранным Навались в их честь; поэтому происходившее со старым Ф. Н. они воспринимали со смехом, весело подпрыгивая.