Юлиан Кавалец - Современная польская повесть: 70-е годы

Прокурор (к Б. М.). Почему неважно?

Б. М. (молчит).

Прокурор (второму обвиняемому). Почему неважно?

Второй обвиняемый.Потому что неважно, какой под ногами постаментик.

Прокурор (к Б. М.). Почему это неважно?

Б. М.Можно регулировать иначе.

Судья (к Б. М.). Как иначе?

Б. М. (молчит).

Прокурор (к Б. М.). Обвиняемый, объясните, как иначе?

Б. М. (молчит).

Прокурор (второму обвиняемому). Что имеет в виду обвиняемый Б. М., когда говорит — неважно, какой под ногами постаментик, можно регулировать иначе?

Второй обвиняемый.Он имеет в виду, что можно регулировать веревкой.

Судья (второму обвиняемому). Что?

Второй обвиняемый.Ну, то.

Судья (второму обвиняемому). Что значит: ну, то?

Второй обвиняемый.Ну, известно что, ну…

Судья (второму обвиняемому). Попрошу говорить яснее.

Второй обвиняемый.Ну то, что стало с А. В.

Прокурор (второму обвиняемому). А что стало с А. В.?

Второй обвиняемый.Известно, что стало.

Прокурор (второму обвиняемому). Обвиняемый, назовите то, что стало с А. В.

Второй обвиняемый.А. В. был повешен.

Услышав команду Б. М. собрать материал для постаментика, карательная группа остановилась; остановился идущий впереди, за ним отец, за отцом Б. М. — эта тройка осталась на месте, остальные побежали к черным пузатым холмикам, чтобы набрать брикеты.

В какой-то момент Б. М. сказал — дайте и мне несколько штук; ему тотчас же принесли несколько черных кирпичиков, он подхватил их левой рукой; правая рука не могла заниматься этим, она принадлежала револьверу.

Тогда тот, кто шел впереди с перекинутой через левое плечо веревкой, беря пример с командира, обратился к кому-то из карательной группы и сказал — можешь и мне принести несколько кирпичиков, и тот, к кому он обратился, принес ему брикеты, и он подхватил их правой рукой, потому что левая рука принадлежала веревке.

Карательная группа, добравшись до места, где уже не было необходимости соблюдать меры особой предосторожности, почувствовала себя свободнее; раз засады не было в прибрежных зарослях, то ее уж не будет и теперь; и раз уж не было попытки отбить А. В. раньше, то ее не будет и теперь.

Стало быть, кто-то из карателей может перешагнуть на упругую, «резиновую» землю болота и отделиться от командира и головной группы в поисках более крупных и хорошо высушенных брикетов.

Здесь уже нет условий для засады, местность открытая, нет зарослей, можно не опасаться внезапного нападения; можно быть спокойным, ничто не помешает работе; поэтому можно быть еще более великодушным к осужденному, находясь уже не только под воздействием того, что вскоре произойдет, но и как бы из чувства благодарности к ведомому на повешение за то, что путь, проделанный с ним, оказался безопасным, что он не стал причиной неожиданного нападения на карательную группу.

Эти минуты на краю болотистой пустоши можно считать самыми спокойными за все время пути, от порога дома до дерева-виселицы.

И вот головной шествия стоит себе спокойно, правой рукой прижимает несколько легких кирпичиков торфа, а левой легко, ради развлечения похлопывает себя по ноге концом веревки, переставшей быть регулятором темпа шествия.

За ним стоит отец, ему никто не мешает, и он может шевелить губами, произнося в глубине души молитву к сыну; этот неразборчивый шепот и есть сущность, ядро его завещания; месть, земля — так продолжил я его молитву; а теперь добавлю — сын.

Месть, земля и я — вот три главных звена завещания, в них заключено все, они и есть само завещание.

За отцом, удобно расставив ноги, стоит командир; левой рукой он прижимает несколько торфяных брикетов, а в свободно висящей правой руке держит плетку (револьвер заткнул за пояс), тоже переставшую быть регулятором шествия; тонко сплетенный конец плетки, этот виновник самой пронзительной боли, запутавшись в чахлой траве, похож на невинное растение.

Остальные члены карательной группы разбежались по болоту, выбирают наиболее подходящий материал для сооружения подставки, на которую вскоре поднимется отец.

Ночь тиха и тепла, ветра нет, довольно светло, сквозь редкие тучи проглядывает месяц.

Долго длится эта спокойная минута, словно все ее ждали; она длится, эта минута тишины, как будто никто не спешит, как будто все хотят дождаться утра; а предвестник зари уже вспыхнул на востоке; это еще не рассвет, а лишь намек на рассвет.

Возможно, этот намек на рассвет или появление болотных огней привели к тому, что в пронзительной тишине, насытившей все вокруг и как бы воздвигшей гигантское здание покоя, послышался негромкий, но торопливый голос командира — пора.

После слов — пора — все изменилось, и уж не было великодушия, не было неторопливости.

И это сыграло свою роль в том, что, идя по следу Б. М., я направился сперва к его дому, а потом сел в поезд и приехал в незнакомый мне городок и спросил сидящего на скамье перед домом старика, не знает ли он Б. М.; и почему-то не спросил мужчину средних лет, из опасения, а вдруг это и есть Б. М., то есть из страха перед неожиданной, неподготовленной встречей с ним; еще через минуту я обращусь к полной пожилой женщине, идущей навстречу по ухабистой улице городка.

Я смотрю на нее, и мне кажется, что она относится к разряду тех женщин, которые обо всем все знают, кто и где живет, знают даже, кто как живет, что ест, как спит.

Поэтому, когда мы поравнялись, я извинился и с невинно озабоченным видом спросил, не знает ли она случайно, где живет гражданин Б. М.; и сразу же я заметил, что вопрос мой обрадовал ее; возможно, потому, что ей представился случай кое-что рассказать о своем городке и его жителях.

После короткой паузы, во время которой ее мысли и воображение интенсивно работали, она ответила мне, что слышала такую фамилию, но человека — если так можно сказать — и знает и не знает; и хотя она его и знает и не знает, ей известно, где он живет; она правда не может назвать его точный адрес, но может указать улицу; он живет на Аллее 10 февраля (день освобождения городка), это третья улица направо.

Когда кого-нибудь ищешь в маленьком городке и знаешь хотя бы название улицы, на которой тот живет, считай, что сидишь в квартире того, кого ищешь.

Третья улица направо была еще более ухабистой, чем та, по которой я шел, выйдя с вокзала; новые, высокие дома, похожие на огромные, поставленные торчком спичечные коробки, построенные на значительном расстоянии друг от друга; некоторые дома, более плоские, напоминали огромные, но тоже поставленные торчком книги.