Дина Рубина - Дюжина слов об Октябре (сборник)

Точнее, его ломают.

Еще точнее, его ломаю я.

Я делаю это, чтобы в любой момент суметь попасть в подъезд судьи.

Судья Одинцов покупает еду в «Азбуке вкуса», редко моет машину – старенький «Форд Фокус» синего цвета. Изменяет жене со своей однокурсницей, ведет секретную страничку «ВКонтакте». Ничего криминального. Фотографии с дачи, рыбалки, охоты.

Дача судьи в Полушкино – пара часов на электричке с Белорусского вокзала. Столько же по Минскому шоссе. Одинцов гоняет туда каждые выходные. Я видел его дачу. Скромный домик, сигнализации нет. В одном месте забор из рабицы незаметно отходит от столбика.

Кто-то его подрезал так, чтобы можно было попасть на участок.

Этот кто-то – я. Я сделал это для того, чтобы пролезть на участок незамеченным. Я даже смогу вскрыть дверь в дом. Я пробовал.

Судья Одинцов мало что обо мне знает. Для него я всего лишь парень, который ходит на суды по резонансному делу ячейки анархистов. Сегодня Одинцов будет оглашать им обвинительный приговор. Сомнений в том, что он будет обвинительным, нет, а значит, этим вечером я должен буду убить Одинцова.

Я давно к этому готовлюсь.

Я знаю все, что должен буду делать, до мелочей.

И все же сейчас я не хочу смотреть на судью.

Я боюсь, что не смогу его убить.

Убить судью я хочу ради парней, которые сидят в клетке. Их четверо. Им грозят большие сроки. Все, что судья говорит про оружие, убийства, подготовку терактов и экстремистское сообщество, – чистая правда.

Парни в клетке – действительно анархисты. Они действительно раздобыли стволы и действительно собирались убивать ментов на улицах, пока хватит сил и патронов. Я это знаю, потому что должен это все проделывать вместе с ними. Они тоже знают, что я должен проделать это все вместе с ними. А вот следователи и прокуроры не знают обо мне ничего.

…За оружие отвечал Борян. Как только в Украине полыхнула война, Борян сразу поехал туда. Он умудрился повоевать за обе стороны, наладить какие-то контакты в ополчении Луганска и переправить в Москву пять пистолетов.

Один для себя.

Второй для Сереги – нашего идеолога, тихого тридцатилетнего парня, который всю свою жизнь просидел в пыльных библиотеках и книжных магазинах, пытаясь всеми силами найти аргументы против любых насильственных действий. Кажется, Россия в этом смысле сломала Серегу. Он не нашел ни одного способа мирным путем приблизить анархию. Теперь он сидит на скамье подсудимых.

Больше всего я уважаю Серегу за то, что он всегда был последовательным человеком. Еще до того, как предложить нам всем встать на тропу городской партизанской войны, Серега съездил в Питер и прямо на улице грохнул курсанта академии МВД.

Зарезал ублюдка кухонным ножом.

Несмотря на резонанс и ситуационистский подход, Сереге повезло – это дело долго не могли раскрыть.

Идея Сереги была в том, чтобы расшатать в стране политическую ситуацию перед Седьмым ноября. Серега очень любил всякие банальные исторические параллели.

Он говорил, что надо апеллировать к коллективной памяти.

Он говорил, что надо эксплуатировать исторические символы.

Анархисты, нацисты, большевики – народ не понимает разницы, рассуждал Серега.

Он говорил, что народ надо научить.

Он даже напечатал листовки. В них он восторженно объяснял, что большевики-революционеры и анархисты-революционеры не так уж сильно и отличаются друг от друга. Он объяснял, что революция – это что-то вроде особенного состояния сознания человека. «Революционер – человек обреченный», и вот это вот все.

Серега много раз описывал мне, как все будет: 2017 год, сто лет Октябрьской революции. Ментов и чиновников убивают на улицах. Отличный отклик в медиа. У нас сотни сторонников! Баррикады на центральных улицах крупных городов, отделы полиции захвачены, воинские части бунтуют. Озверевшие толпы людей освобождают политических заключенных из следственных изоляторов, на Красной площади проходит грандиозный митинг, собравшиеся требуют суда над президентом, а Серега выступает перед ними с Мавзолея и зачитывает любимые отрывки из Кропоткина. В левой руке он держит томик «Хлеба и воли», в правой сжимает свой пистолет.

Третий пистолет предназначался Мише. Мише двадцать. Когда за парнями пришли, Миша успел свалить в Финляндию. Жил нелегалом и толкал транки. Он все-таки попался местным ментам. Финны, узнав, что Миша в международном розыске, просто выслали его в Россию.

Четвертый пистолет – это пистолет Яна. Красавчику Яну двадцать восемь. Он спортсмен, с отличием окончил «Вышку». Ян – единственный, кто успел применить оружие по назначению, и теперь ему грозит пожизненное. Когда за ним пришли, он стал отстреливаться. Не то чтобы он был удачным стрелком, но пуля как-то совсем нехорошо срикошетила в одного из спецназовцев. Он умер в больнице.

На суде Ян пытался доказать, что это было непредумышленное убийство.

Как же.

К нему пришли первому, я думаю, что его кто-то сдал. Благодаря пистолету Яна вышли на Боряна. Оказывается, все пистолеты, которые продавали луганские вояки, были на учете у ментов.

Официально сообщалось, что Боряна арестовали на территории ЛНР. Чушь, конечно. Я знаю, что его взяли в Москве, а уже потом перевезли в непризнанную республику. Что с ним делали в подвалах ЛНР, я не знаю. Борян стал дурачком. И, очевидно, рассказал все или почти все. Взять остальных было делом техники. Их и взяли. Всех, кроме меня. Я не знаю, почему так вышло.

Последний раз мы говорили с Боряном, когда он отдавал мне мой пистолет. Пятый пистолет. Этот пистолет лежит в моей съемной однушке на «Нагорной». Я его спрятал за трехлитровыми банками с соленьями на антресоли. Следователи до сих пор ищут пистолет и его владельца. Они знают, что им владеет некое неустановленное лицо. Что неустановленное лицо будет делать с пистолетом, следователи не знают.

Неустановленное лицо стоит в зале суда и слушает приговор. Неустановленное лицо готовится убить судью Одинцова. У неустановленного лица слегка сорван ноготь на большом пальце, из-за чего палец кровоточит. Кровь неустановленного лица капает на линолеум в зале суда.

Я смотрю на Яна, Мишу, Боряна, Серегу. Я думаю, что до сих пор не могу объяснить Яну, почему его девушка не ходила в суд.

Из-за ареста Таня была подавлена и просила меня проводить с ней время. Ходить гулять, обедать, все такое. Мы гуляли обычно в моем районе. Ничего живописного, но я не любил далеко уходить от дома.

О деле ребят Таня говорить не хотела, поэтому мы просто молчали. В один из таких вечеров Таня попросила остаться на ночь. Я постелил ей на диване на кухне, но не успел заснуть, как она оказалась со мной в постели и сразу полезла мне в трусы. Ее не смутило, что у меня не было презервативов.