Ричард Фланаган - Неизвестный террорист

И все ее мысли тут же рассыпались, как снежный ком.

Куколка вышла из кафе и просто для того, чтобы хоть куда-нибудь спрятаться, открыла дверцу припаркованного рядом такси. Когда шофер спросил, куда ехать, она машинально ответила: «В Дарлингхёрст», – потому что именно это название она обычно говорила водителям. Однако ни малейшего намерения выходить там из машины у нее не было, и она решила, что поездит немного по знакомым улицам, чтобы прийти в себя; она была уверена: таксистам клиенты по большей части абсолютно безразличны. Но у этого в машине был включен радиоприемник, где передавали очередное шоу с шумными дебатами.

«Да, я полагаю, что это именно так, Рон, – сказал кто-то из приглашенных. – Она, безусловно, виновна, и наказать ее следует по полной программе. Знаете, если спишь с террористами, если выглядишь, как террористка… Послушайте… я не расист… у меня даже среди аборигенов друзья есть…»

«Мы немного покатаемся тут вокруг да около, – думала Куколка, – а потом я вернусь в гостиницу «Ретро». Она прекрасно понимала, что полиция, скорее всего, станет искать ее именно там, но теперь ей уже хотелось наконец прийти в согласие с собственной судьбой, а не сражаться с нею. Ей хотелось положить конец своей агонии, а покориться судьбе – это, похоже, наилучший способ покончить со всеми страхами одновременно. Быть свободной, конечно, очень приятно, но свободной для чего? Чтобы сходить с ума? Чтобы без конца слушать, как твое имя произносят со страхом и отвращением? Чтобы знать, что ты приговорена – что бы ты ни сделала, куда бы ни пошла? Да и куда еще она могла пойти? Она устала, очень устала, и ей невыносимо тяжело было нести бремя этой усталости.

«У меня даже кое-кто из ближайших друзей – аборигены, – просочился в ее мысли медовый голос очередного наглого ведущего. – Джимми Литтл. Марк Элла. И я не вижу ни малейшего проявления расизма в том, что вы, Терри, говорите честно и открыто…»

«…ну, она ведь темнокожая, верно?»

– Вот здесь будет просто отлично, – сказала Куколка таксисту, чувствуя, что голос дрожит, и старательно это скрывая. – Остановитесь, пожалуйста.

«Пройдусь немного пешком, – несмотря на жару, решила она, – это поможет мне успокоиться». Но прогулка не помогла. Наоборот. Теперь почти все вызывало у нее панику. И, услышав, как сзади на нее с невероятным шумом что-то накатывается, она прореагировала чересчур бурно: прыгнула назад и налетела на столик уличного кафе, за которым сидели две женщины.

Мускулистый коротышка, всю одежду которого составляли короткие шорты для плавания и кожаные ремни, туго охватывавшие лоснящийся торс, пронесся мимо Куколки на скейтборде; в руках он держал поводок, пристегнутый к ошейнику здоровенного питбультерьера.

– Бен Гур чертов! – закричала, сердито нахмурившись, одна из женщин. От толчка она выронила намазанное датским сыром абрикосовое печенье, и оно прилипло к юбке. Двое мужчин, о чем-то оживленно беседовавшие у входа в паб, посмотрели вслед скейтбордисту, и один выругался, а потом они как ни в чем не бывало возобновили свой разговор. Куколка, опустив голову, прошла мимо них. Она старалась ни о чем не думать и брела переулками, срезая путь. Когда она пересекала Кингз-Кросс, дорогу ей преградила небольшая толпа, собравшаяся у входа в зал Happy Hockers.

Двое молодых людей пинали ногами человека, свернувшегося клубком на земле. Один из парней был в коротких, чуть выше щиколотки, штанах Industrie и майке Morrissey, а второй – в майке Mambo и широких шортах Billabong. Лица их были скрыты темными очками и козырьками бейсболок; оба показались Куколке настоящими качками с мощными мускулистыми плечами и крепкими ногами.

Лежавшее на земле тело перекатывалось под ударами, как тяжелый матрас. После каждого нового пинка несчастный издавал глухие стоны. Это явно был нищий попрошайка – в лохмотьях, прикрытых драной курткой-бомбером, с пластиковыми магазинными пакетами, набитыми всякой дрянью с помойки, которая теперь отчасти высыпалась на землю.

Хотя большинство прохожих старались поскорей пройти мимо, опасаясь неприятностей, но маленькая толпа там все же собралась.

– Оставьте его в покое! – закричала какая-то старуха.

Парни на минуту прекратили избиение и тут же обратили агрессию на собравшихся.

– Эй, какого хрена вам надо? Вы что с этим дерьмом делать собираетесь? – спросил тот, что был пониже ростом; от усилий он весь взмок; его смазливая физиономия и роскошные бицепсы влажно блестели, словно натертые маслом и воском.

Поняв, что никто ничего делать не собирается, он с грозным видом шагнул в сторону толпы. Потом стащил с себя бейсбольную кепку с надписью «Diesel» и темные очки, вытер со лба пот с видом человека, которого некстати оторвали от важного дела, и, чуть пригнув блестящую голову и угрожающе выставив челюсть, внимательно всмотрелся в лица зевак, а потом злобно проворчал:

– Ну, и чего вам надо?

Толпе ничего не было надо, и она отступила, а потом начала расходиться.

Куколка посмотрела на избитого. Весь в струпьях, редкие волосы спутаны, куртка разорвана. Это был тот самый нищий, которому она всего несколько дней назад дала денег. Все его лицо было перепачкано кровью и грязью, но голубые глаза оказались открыты, и смотрел он прямо на нее. Нет, эти глаза ни о чем ее не просили, но словно говорили ей: вот так оно и бывает.

Куколка тут же отвела взгляд, притворившись, будто не узнала ни самого нищего, ни его ужасных голубых глаз. Она повернулась и вместе с остальными пошла прочь.

Под мышками, на запястье под часами, под коленками, под подбородком – пот скопился у нее повсюду; он струйками стекал между грудями, щекотал спину, скользкой пленкой скапливался между ягодицами, но она, стараясь не обращать на это внимания, торопливо уходила все дальше в глубь города. Промокший насквозь бюстгальтер и мокрая майка противно липли к телу, и от этого жара казалась совсем невыносимой.

А за спиной у Куколки те двое парней еще несколько минут злобно пинали несчастного нищего, словно именно он был виноват во всем, что происходит в этом грязном, мертвом десятилетии, которое они все были обречены прожить; да, с их точки зрения, во всем был виноват именно он, этот мешок дерьма, который, вероятно, тоже когда-то был человеком и членом того сообщества людей, которые жили в одной стране и считали, что она принадлежит им всем.

Куколка свернула на Уильям-стрит, прошла мимо парикмахерской, остановилась, развернулась и двинулась обратно. Сквозь стеклянную витрину было видно, что клиентов в салоне нет. Молодая женщина, стоя за стойкой, изучала собственные ногти.

«Я все начну сначала, – думала Куколка. – Я все непременно начну сна…» И она вдруг поняла, что начать «сначала» уже невозможно. И больше ничего нельзя начать заново, и никакого выбора у нее больше нет, как нет и никакой свободы, – осталось только подождать немного, пока судьба не схватит ее когтистыми лапами. У нее больше не было ни дома, ни семьи, ни друзей. Она никому больше не принадлежала. Все и всех ей нужно было отсечь от себя. У нее не осталось никакой надежды, но не было и отчаяния; в ее жизни имели место лишь события, которые все больше казались ей давно предопределенными. А все прошлое следовало скосить, сбрить, уничтожить. Все.