Джанет Фитч - Белый олеандр

Немного погодя проверила Клэр в душной темной комнате с опущенными жалюзи и окнами на запад. Она спала и больше не храпела. Рука откинута на подушку. Рот открыт.

— Клэр…

Наклонилась к самому лицу. Пахло хересом и металлом. Она не шевелилась. Я тихонько потрясла ее за плечо.

— Клэр!

Она не реагировала. Волосы у меня на руках и шее встали дыбом — не слышно дыхания…

— Клэр! — Я снова потрясла ее, и голова замоталась, как у жирафа Оуэна. — Клэр, проснись! — Я приподняла ее за плечи. — Клэр!! — закричала я, надеясь, что она откроет глаза, заслонится рукой от света и попросит не шуметь. Это невозможно, она шутит, притворяется! — Клэр!!! — завопила я в спящее лицо, нажимая руками на грудь и стараясь уловить дыхание. Его не было.

Пошарила на тумбочке, на полу. С другой стороны кровати валялись таблетки и пустая бутылка из-под хереса. Вот, значит, что упало, когда мы говорили через дверь. Из открытого пузырька высыпались маленькие розовые таблетки. «Буталан. Снотворное. Несовместимо с алкоголем. Не работать с техникой».

Мои крики становились все отчаяннее. Хотелось швырнуть что-то в заплывший безобразный глаз Бога. Я бросила коробку с салфетками, медный колокольчик, сшибла на пол ночник, вытащила из-под кровати коробку с магнитом и швырнула через всю комнату. Посыпались полароидные снимки, ключи, ручки и кусачки Рона. Ради чего?! Я содрала жалюзи, и комнату залило светом. Схватила туфлю у изножья кровати и разбила каблуком стекло, порезав руку и не заметив. С размаху запустила серебряной щеткой для волос в круглое зеркало. Расколотила о спинку кровати трубку телефона, оставив зазубрины в мягкой сосне.

Обессилела, но все еще казалось мало. Села на кровать, прижала ее холодную руку к своей горячей мокрой щеке, стараясь согреть, убрала с лица темные волосы.

Если бы я только знала, Клэр! Моя прекрасная глупенькая Клэр!.. Положила голову на ее неподвижную грудь и вдыхала несуществующее дыхание. Она была такая бледная, холодная. Я подняла ледяные, слегка шершавые руки. На пальце болталось обручальное кольцо. Горячими губами поцеловала линии на ладонях. Как она о них беспокоилась! Одна начиналась у края и пересекала линию жизни. Клэр говорила, это означает смерть от несчастного случая. Я потерла линию большим пальцем, скользким от слез.

Несчастный случай… Мысль была почти невыносимой, но вполне реальной. Может, она и не собиралась кончать с собой. Даже голову не помыла. Она бы подготовилась, все сделала бы идеально. Оставила бы записку с указанием двух, а то и пяти причин. Наверное, просто хотела уснуть…

Я засмеялась ядовитым, как белладонна, смехом. Да, может, и несчастный случай! А что в этой жизни не несчастный случай? Что и кто?

Подняла полупустой квадратный флакон с таблетками. Бутабарбитал натрия, сто миллиграмм. Они словно светились у меня в руке. Самое худшее непременно случается. Почему я все время это забываю! Теперь я видела, что это не просто бутылочка, а дверь: залазишь в круглое горлышко и выходишь с другой стороны. Можно сбежать, задуть свечи.

Заглянула в пузырек с розовыми таблетками. Принимать надо медленно, не как в кино, где глотают горстями — стошнит, и все. Надо выпить одну, подождать несколько минут, потом следущую. Разбавить хересом. Через пару часов вырубишься, и конец.

В доме стояла тишина. Тикали часы на тумбочке. По улице проехала машина. В разбитые двери лился свежий воздух и яркий утренний свет. Клэр лежала с открытым ртом на цветастой подушке. Я потерлась щекой о шерсть халата, который она не снимала несколько дней. Господи, как я ненавидела этот халат, его вишнево-красные клетки! Слишком яркий. Рон так никогда ничего про нее и не понял!

Закрыла пузырек и бросила на кровать. Прежде всего надо снять этот халат. Самое малое, что я могу для нее сделать! Откинула простынь. Халат перекрутился и сбился. Развязала пояс и высвободила тело в розовом белье. Какая она худая, какая легкая! Видно каждое ребро, как у Христа! Аккуратно опустила. Смотреть было почти невыносимо. Нашла в комоде розовато-лиловый свитер из ангоры. Приглушенный цвет и пушистая шерсть шли ей гораздо больше. Зарылась в него лицом, промокнула слезы. С трудом посадила Клэр, прислонила к себе. Голова кружилась от запаха духов и волос. Кое-как натянула мягкий свитер на голову, опустила на острые лопатки, продела в рукава руки. Уткнулась ей в шею, сидела и обнимала.

Уложила на подушке, как сказочную принцессу в хрустальном гробу. Нужно разбудить поцелуем. Не получилось. Я закрыла ей рот, расправила простыни и одеяло, нашла среди осколков серебряную щетку и расчесала ей волосы, как раньше. Это успокаивало. Она даже не попрощалась… Когда забирали мать, та тоже не обернулась.

Я знала, что надо звонить Рону, но решила побыть с ней наедине еще хотя бы немного. Когда приедет Рон, окончательно ее потеряю. А он ее совсем не знает. Подождет, сукин сын!

Мучила мысль, что когда она ушла, я была рядом. Если бы только я проснулась! Если бы догадалась! Мать всегда ругала меня за отсутствие воображения. Клэр звала меня, а я не вышла, даже дверь не открыла! Сказала, что хуже всего — потерять самоуважение. Как я могла?! Господи, это совсем не самое худшее, далеко не самое…

В саду, в лучах яркого зимнего солнца, некошеная трава горела яркой зеленью. Китайский вяз плакал, как ива. Луковичные отцвели, зато розы буйствовали: галлюциногенно-красный «Мистер Линкольн» и бледно-румяная «Пристина». Землю устилали красно-белые лепестки. Комната пропахла «Дыханием времени» из разбитого флакона. Я подняла пробку, матовый хрусталь с голубками. Подходящее украшение для могильного камня!

В письменном столе нашелся альбом сухих цветов — трофеев из наших летних походов вдоль Маккензи. Какая она была счастливая в китайской шляпе, завязанной под подбородком, и с холщовой сумкой, полной неожиданных находок! Все они были здесь, подписанные круглым женским почерком, на страницах, прошитых темно-серой репсовой лентой: венерин башмачок, кизил, шиповник, рододендрон с тоненькими тычинками.

«Что ты любишь, Астрид? О чем думаешь?» Больше никто никогда меня об этом не спросит. Я погладила ее волосы, темные брови, веки, изящные скулы, окружность глаз, висок, лоб, острый подбородок, как перевернутая капелька. Если бы я только сразу к ней вышла, не заставляла бы ее ждать! Нельзя было оставлять ее наедине с нашим презрением! Одиночество — единственное, чего она не выносила.

В десять принесли почту. В одиннадцать миссис Кромак в соседнем доме заиграла на электрооргане под резкие крики попугайчика. Я знала весь репертуар: «Зип-а-ди-ду-да», «Шоу-бизнес», «Поезд на Чаттанугу». Ей нравились песни про штаты: «Гэри в Индиане», «Упрямая Айова», «Калифорния, я к тебе иду», «Канзас-Сити в ритме времени». Каждый раз делала одни и те же ошибки. «Это она нам назло, — говорила Клэр, — она прекрасно знает, как играть!» Больше ей не придется это слушать.