Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 545.

«Возможно ли, — спрашивал я себя, — что я его больше не боюсь, не испытываю к нему любви-жалости, могу без него обойтись? Неужели он полностью погаснет для меня, еще прежде, чем уйдет отсюда? <���…>». Ср.: «Смех и презрение — наилучшее выражение мнимости дьявола, его подлинного ничтожного места в Божественном доме бытия, и задача человека состоит именно в том, чтобы осознать и выразить эту ничтожность» ( Махов, с. 88).

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 547.

Свет заурядности падает на нас обоих. «Заурядный», «заурядность» в данном случае просто синонимы «нормального», «нормальности». О высказывании Янна «Моя борьба — против нормального человека, которого в природе не существует…» см.: Деревянный корабль, с. 418–419.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 547.

И тут же — думаю, это случилось у него ненамеренно — скорчил мне рожу. Да, его лицо словно распалось на части, а вновь собралось в одно целое далеко не сразу. При этом он еще и дрожал всем телом. Это тоже черты, характерные для средневековых представлений о дьяволе ( Махов, с. 128 и 194):

В описании Вейера демон лишен всякого участия в устойчивом, пребывающем бытии: принимая ту или иную форму, он не в состоянии в ней долго удержаться и тут же перетекает в другую: «Тело демона, испытав, вместе с его душой, какое-либо воздействие, меняет вид и цвета, как и тело человека, но гораздо проворнее, поскольку тело демона более послушно его душе, чем тело человека. Однако все это быстро распадается, из-за быстроты и разреженности тела. <���…>». <���…> Его лицо <���…> искажают гримасы.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 547.

Для меня жизнь почти ничего не значит. Это — свидетельство неподдельности моей ставки. «В народных средневековых преданиях дьявол обожает азартную игру, всяческие пари и соревнования. <���…> Сам ад — владение дьявола — может изображаться как место азартной игры. В фольклоре многих европейских народов представлен сюжет о карточном игроке (бражнике, солдате и т. п.), который, попав в ад, играет в карты с чертями (или со смертью) и отыгрывает у них души грешников» ( Махов, с. 186–187). Это пристрастие к азартной игре сближает Аякса с циничным Чужаком, «любителем игры в рулетку» ( Свидетельство II, с. 621), встреча с которым (в главе «Ноябрь», Свидетельство I, с. 9–22) и побуждает Хорна сперва попытаться добиться от нового знакомого «приговора» ( там же, с. 10), а спустя год — начать записывать «свидетельство» о своей жизни.

Ноябрь в системе трилогии Янна — конец одного годового цикла и начало нового, о чем свидетельствует уже название этой главы (November, abermals). В этой главе наконец отчетливо проступает структура книги.

Все начинается и заканчивается ветром, который играет особую роль в главах «НОЯБРЬ» и «НОЯБРЬ, СНОВА». Старое немецкое название ноября (введенное Карлом Великим) — Windmond, «месяц ветра». Но в книге Ницше ученик, истолковывающий сон Заратустры, говорит ему: «Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти?» ( Ницше, с. 456).

Если в первой части «Свидетельства» Хорн переживает процесс внутренней трансформации (становления самости, см.: Деревянный корабль, с. 475) как бы в сновидческой реальности, наполненной алхимическими символами, то во второй части преобладает его диалог с внутренним собеседником, Аяксом.

Отношения между Аяксом и Хорном изображены в романе как погружение Хорна в «нижний мир» подсознания и мира мертвых, как бы отложивших в этом подсознании слои собственных представлений. Хорн постепенно и с большим трудом осмысливает то, что ему в Аяксе не нравится, и заканчивается это изгнанием Аякса. А все хорошее, что было в Аяксе, похоже, сосредотачивается для него в столь же архаическом, как образ Аякса, образе Оливы.

Густав, подобно Аугустусу, умирает — только в конце годового цикла — как принесенный в жертву бог. История его смерти и погребения — очевидная параллель к сказке о Кебаде Кении ( Деревянный корабль, с. 119–129 и 470–472). Чуть ли не в последний момент перед смертью он принимает решение о передаче части своего наследства — и имени — только что родившемуся мальчику, что делает еще более отчетливой тему «вечного круговращения» жизни, выраженную уже в названии этой главы.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 549.

…не сбежал ни к Оливе, ни к этим мельничным жерновам. О мельнице см. выше, с. 740, коммент. к с. 363.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 557.

Да, не будь я именно тем, кто я есть, непреложно — Густавом Аниасом Хорном, слушателем из иного мира (der Zuhörer aus einer anderen Welt)… Понятие «слушатель из иного мира» по-немецки выражено двусмысленно, так как может означать и «слушатель, принадлежащий к иному миру», и «тот, кто прислушивается к иному миру».

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 557.

…противиться алчности и коварству Аякса, его безграничному цинизму. Если попытаться обобщить в одном слове все неприятные качества Аякса, то таким обобщением и будет «цинизм» — качество, очень характерное именно для современного мира. 9 августа 1949 года Янн писал своему издателю Вайзману ( Epilog. Bornholmer Aufzeichnungen, S. 889):

Вам определенно пришлось бы искать где-то очень далеко от европейской литературы, чтобы найти изображение человека, подобного этому Аяксу фон Ухри в его коварном ( boöartigen) и вместе с тем невинном богатом развертывании. Правда, Вы здесь не найдете иной морали, кроме морали, свойственной самому Мирозданию.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 557.

Его настойчивое стремление соблазнить меня было мне совершенно непонятно. Мне стоило больших усилий осознать, что для Аякса важно лишь одно: чтобы его не прогнали. В образовавшуюся брешь он бросил и свое тело, и тело Оливы. См. выше, с. 748, коммент. к с. 436.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 557.

В голосе Аякса, который все еще атаковал меня — но теперь казался умоляющим, верноподданническим, мягким и темным, сравнимым с мехом животного, — я угадывал жуткую речь моего Противника, моего Искусителя или моей Смерти. «В Новом Завете Сатана — враг Бога, одновременно искуситель, лжец и грабитель <���…> способный принимать „вид Ангела света“» (2 Кор. 11, 14)… ( Махов, с. 327).