Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга вторая)

…жребий пал на Иоганнеса Оге Мадсена (Aage Madsen). Имя Иоанн, Иоганнес (от евр. Иоханан) означает «Бог оказал милость». Так называли ребенка, чье рождение воспринималось как дар; Ore (Åge) — датская и норвежская форма уменьшительного древнескандинавского Áki, от имени с составной частью «предок»; Мадсен — скандинавская фамилия, которая означает «сын Матье/Матфея». А Матфей ( е вр. Маттияху) значит «дар Бога», «человек, дарованный Богом» — то есть это имя идентично по значению имени Иоганнес.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 693.

…господину полицмейстеру Оливенкроне… Фамилия этого чиновника означает «венок из ветвей оливы».

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 693.

Смертельный удар, видимо, был нанесен 20 или 21 ноября. 21 ноября — праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы; 20 ноября — День святого Эдмунда, покровителя Англии. В 869 году, когда на побережье Восточной Англии высадились викинги, англо-саксонский король Эдмунд возглавил войско, но вскоре попал в плен. Его мученическая кончина случилась 20 ноября 869 года. Святой Эдмунд считается покровителем людей, страдающих от эпидемий и пыток, а также защитникам от волков. Впоследствии английская легенда отождествила его со святым Себастьяном.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 694.

…господина судебного медицинского эксперта Финзена (Finsen). Возможно, имя выбрано по аналогии с именем Нильса Рюберга Финзена ( Finsen ; 1860–1904) — фарерско-датского физиотерапевта. В 1903 году он стал первым датским лауреатом Нобелевской премии.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 694.

Луукка. Это должен быть тот самый нотариус, который составлял протокол ( с. 686). Луукка (Luukka) — финское написание имени Лука (например, в названии Евангелия от Луки). Имени Антли (Antli) вроде бы не существует.

Свидетельство II (наст. изд.), комм. к с. 694.

(loco sigilli). Место печати (лат.).

КОНЕЦ Свидетельства Густава Аниаса Хорна, записанного после того, как ему исполнилось сорок девять лет. Тина-Карен Пуссе (Pusse) обратила внимание на три странных факта, разрушающих представление читателя «Свидетельства» о том, что он имеет дело с автобиографическим повествованием. Во первых, словам «Свидетельство Густава Аниаса Хорна» — на титульном листе — предшествует имя другого автора и указание на фиктивный характер повествования: «Ханс Хенни Янн. Река без берегов. Роман в трех частях». Во-вторых, в конце второй части свидетельства слова «КОНЕЦ Свидетельства Густава Аниаса Хорна…» выглядят как подпись составителя этого текста, но стоят после дополнительных документов — письма к умершей матери и «копии протокола», — тоща как составитель свидетельства был убит на несколько месяцев раньше, чем был составлен протокол. И наконец, хотя в конце протокола отведено «место для печати», никакой печати там нет.

Разгадка, как мне кажется, скрывается в ранних текстах Янна. В драматическом фрагменте «Той книги первый и последний лист» мастер Ханс беседует с двумя своими персонажами или двойниками (см. выше, с. 754, коммент. к с. 487). Из беседы следует, что эти трое воспринимают себя как некое единство, но существуют в какой-то сновидческой сфере и что один из них может убить кого-то из двух других ради получения знания ( Угрино и Инграбания, с. 262–263 и 274; курсив мой. — Т. Б. ):

Ханс. Наши сновидения обмеривали земли других людей. Мы, может, тоже грезили, что умрем или сойдем с ума, — но были сохранены для чего-то иного. Мы не сделали последнего вывода из проблемы сладострастия или неисцелимого страдания. Антихристу приходится долго терзать нас, постепенно уничтожать нашу веру, ломать силу сопротивления — и только потом он передает нас, уже разодранных в клочья, духам болезни и разложения. Мы должны будем погибнуть, если не победим… Но победа останется за нами. Бог уже стал для нас глиной, отданной в наши руки: наши слезы формуют его, наш смех моделирует, судорога наших ладоней убивает его застывший контур.

Мы пока еще должны жить, и этот жизненный путь не закончится, не изменится, пока один из нас не умрет;тогда мы соберемся вокруг его хладного тела, постоим в темноте и подумаем о своей любви… <���…>

Я перестану писать драмы, которые развлекают. Я пойду по улицам и буду говорить с людьми. Я буду сопровождать каждого до перекрестка, где навстречу выйдет другой человек, и потом начну говорить с тем: я буду к нему принюхиваться, присматриваться. <���…> Закончить с этим я намереваюсь только тогда, когда кто-нибудь умрет под моими руками.<���…> И те познания, которые я извлеку из случившегося, я запишу, пусть даже это будет один лист,одно положение из большой книги закона, который после столь длительного периода, потраченного без всяких усилий, наконец следует сформулировать, — закона о нашем теле.

Лишь так (послушайте, я снова прихожу к этому выводу!) мы еще можем приблизиться к пониманию того, какой закон — безошибочным и совершенным образом — управляет миром, который принадлежит нам и всем прочим тварям…

Все это не так уж отличается от истории убийства Хорна: ведь и Аякс, когда в «Эпилоге» он знакомится с сыном Хорна Николаем, представляется как Тутайн и, похоже, ничего не помнит о недавнем убийстве: таким образом, история Хорна может повториться сначала, но теперь она произойдет с его сыном (который тоже хочет стать композитором).

Янн создает свой вариант мифа об умирающем и воскресающем боге, но это юнгианский миф — миф о «превращении того, что во мне смертно, в то, что бессмертно» (См. Деревянный корабль, с. 475). Можно сказать и так: миф о бесконечных странствиях бессмертного персонажа (или бессмертных близнецов) Тутайна/Аякса, который, если попытаться обобщить сказанное Янном, представляет собой олицетворение совокупных архетипических представлений о божественном. Компактный символ этой идеи у Янна — тот самый «зеленый алмаз», который предлагает Хорну Аякс. Юнг описывает подобный камень, «камень самости», когда разбирает важную для исламского мистицизма легенду о Хадире, «Зеленом» ( Душа и миф, с. 272–286).

В «Эпилоге» же незримый для других необычный камень станет знаком избранничества: для его обладателя «чувства, тоскования, отвергнутые предложения счастья <���…> будут становиться зримыми <���…> — хотя и останутся недостижимыми фантомами» ( Epilog, S. 374).