Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Если когда-нибудь в эту комнату войдет ангел с поникшими крыльями, он наверняка будет очень похож на сутенера Тутайна.

Выслушав красивую, спокойную речь моего друга, я ответил только одно:

— Ты крайне неосторожен.

Он кивнул в знак согласия. Я пожалел о своих словах, и мне захотелось стереть их в его памяти.

— А лошадь-качалка? Как она попала сюда?

— Я ее купил, — сказал Тутайн. — После того как несколько раз заставал Буяну плачущей. Это ее единственная любовь. Девочка способна на настоящую любовь. В некоторые вечера, когда она скачет на игрушечном коне, мне кажется, будто его стеклянные глаза просыпаются и становятся живыми искрами, как звезды на ночном небе. Меня словно уносит вдаль. Я вспоминаю, как однажды в Бангкоке зашел с одним человеком в его дом. В полуподвальном этаже, под потолком из золоченых балок, на троне сидел — размером больше, чем в человеческий рост, вырезанный из дерева, пестро размалеванный и с украшениями из сверкающего металла — какой-то гневный божок или демон. Остановившись перед ним, я понял, что он живой. Как только я, оробев, опустил взгляд, он слегка шевельнулся, с хрустом. И принял еще более ужасный вид, чем прежде. Я не мог оттуда уйти. Битый час простоял, уничтоженный, под его золотисто-стеклянным пульсирующим взглядом… Если бы я досконально исследовал себя, тончайшим зондом, я бы, возможно, обнаружил, что верю только в НЕГО: в эту тихо похрустывающую силу, которая не знает, но презирает меня.

— Что-то должно произойти! — вскрикнул я; и внезапно понял, что нахожусь на грани отчаяния.

— Да, — сказал он просто.

Но мне было непонятно, об одном ли мы с ним подумали. Я в ту минуту имел в виду, что Тутайн вот-вот обретет новую родину, покой — способность вновь приобщиться к сладости милосердного чувства, к любви. И мною овладела жуткая печальная зависть. Я понял, что Тутайн богаче, чем я. Ни вина наша не будет поставлена нам в счет, ни та тень, которую мы отбрасываем. Внутренний свет — вот мера для нашего судии. Тутайн — ребенок, выросший без родителей, — уже в четырнадцать лет, как юнга, оказался вышвырнутым на просторы морей. Он ничего не оставил за спиной, даже родину (он тогда еще думал, что Георг — друг ему). Перед ним тотчас открылся весь мир, в том числе и доступ к глубочайшим страданиям. Ему не приходилось перелезать через стены, ломать барьеры, чтобы попасть в комнату беднейших из бедняков, где пахнет грязью и детскими пеленками, и все же нет никакой семьи, а только похабная Природа. Он принадлежал к тем, кто ничего не имеет и ни на кого не вправе смотреть свысока: он сам был одним из презреннейших. Но куда бы он ни попадал, он всегда делал лучшее, на что способен, с наилучшими намерениями (даже если это могло закончиться для него смертью). Как это непохоже на мое положение в начале моей самостоятельной жизни! В четырнадцать лет я еще не стал человеком, которого можно принимать всерьез; в университете же, сам того не зная, стоял на бетонной плите, положенной поверх болота бедности. Я совсем не знал, что такое бедность. И едва ли испытывал желание познакомиться с ней поближе. Когда наконец я вышел в большой мир, меня со всех сторон обступили стены. Я перелезал через них, конечно. Но и по ту сторону от них меня посещали лишь весьма заурядные мысли. Бедность отпугивала меня, она всякий раз казалась мне чересчур горькой. Я слишком слаб, чтобы суметь быть бедным. Я владею деньгами, потому что без них остался бы ничем. Тутайн доказал, что его жизнь не зависит от денег. А я, из того, что могу делать лучшее, на что я способен, постоянно боролся с собой. Как будто все дело во мне… Чтобы я не потерпел крах, когда столкнулся с пловцом, его попросту вычеркнули из жизни. (Это была очередная серия опытов — из тех, что судьба проводит со мной, чтобы меня изучить.) Тутайн же купил приговоренному к нечистоте ребенку крылатого игрушечного коня.

— Тутайн, — сказал я и почувствовал, как сильно меня знобит, — почему ты не выкинешь этих женихов за дверь {231} ?

Ответить он не успел. В комнату поспешно вошла Буяна.

— Андрес свихнулся! — бросила она, задыхаясь. Она, наверное, всю дорогу бежала.

— Рассказывай, — сказал Тутайн тихо и снисходительно.

— Он загнал меня в тот прежний сарай, — сказала она.

— Это действительно далековато отсюда, — заметил Тутайн, неприятно удивленный.

— Я не хотела ни в какую темную дыру… — строптиво сказала девочка. — Андрес не человек.

— Чем же еще может он быть? — спросил Тутайн.

— Не человек, — повторила девочка. — Он холодный как рыба.

— Ты однажды назвала его диким, — напомнил Тутайн.

— А на ощупь холодный, — упорствовала Буяна.

— Может, его ужаснула какая-то мысль? — предположил Тутайн.

— Молодых людей вообще не поймешь, — обронила она.

— Что же в нем было непонятного? — допытывался Тутайн.

— Пять раз подряд он спросил меня, кто такой этот иностранец, твой друг, — объяснила девочка. — И десять раз за одну минуту — первый ли гость у меня он сам, в этот день.

— Он любит тебя, Буяна, — сказал Тутайн. — Может, ты давала ему недостаточно четкий ответ.

— Очень даже четкий, — сказала она. — Я вновь и вновь повторяла: да, да, да, да, да, да, да, да, да, да. — Она отсчитывала по пальцам.

— Это успокоит его, — сказал Тутайн.

— И только в одиннадцатый раз я наконец ответила: нет.

— Это была ложь, — вырвалось у испуганного Тутайна.

— Он напрашивался на ложь, — сказала Буяна. — Если он не доверяет правде, то не поверит и лжи.

— Наверняка ваша встреча закончилась плохо, — сказал Тутайн.

— Вовсе нет, — сказала Буяна. — Просто он стал немножко бояться меня.

— Надеюсь, ты все же не оставила ему возможность пойти к другой девушке? — спросил Тутайн очень тихо, но дрожа от волнения.

— Я ведь не дурочка, — ответила она высокомерно, почти нахально. И показала деньги, зажатые в кулаке. — Но теперь я хочу помыть руки, — добавила с неописуемой небрежностью, на остатке все того же, уже иссякающего дыхания.

На лбу у Тутайна выступили капли пота. Он их смахнул носовым платком.

— Чего ты, собственно, добиваешься? — спросил я с ожесточением. — Справиться с такими событиями ты не можешь. Или ты мучаешься лишь потому, что рядом оказался я?

— Все обстоит иначе, — сказал он. — Со мной и с Буяной ты еще разберешься. А сейчас я боялся несчастья… или какой-нибудь отвратной безвкусицы.

— Тебе придется кое-что изменить, — сказал я с тем же ожесточением.

Буяна между тем успела помыться. Она внезапно показалась мне изменившейся. Полностью освобожденной от прошлого. Она выпила рюмочку тростниковой водки. В ее глазах появилась та глубина, что сродни межзвездному пространству. Тутайн, покоренный, две или три секунды не отрывал от нее взгляда, истолковать который я не берусь. Потом опустился на стул, не глядя затолкал себе в рот какую-то снедь, запил водкой.