Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Альфред Тутайн шевельнулся. Сказал:

— Вы можете на меня донести. Я ведь выдал себя вам. Вскоре на меня возложат последнюю, трудную задачу.

— Вы еще на что-то надеетесь? — спросил я.

— Я почти преодолел себя, — откликнулся Альфред Тутайн. — Последнее, что я сделал, чтобы избежать суда, теперь кажется мне ошибкой.

— Я умею молчать, — сказал я.

— Это меня не спасет, — возразил Альфред Тутайн.

Я устыдился лености своего сердца. Во мне вспыхнул протест, потому что я почувствовал собственную косность.

— Рассказывайте! — крикнул я раздраженно.

Слезы опять потекли по груди Альфреда Тутайна, обрамленной порванной тканью.

— Рассказывайте, — повторил я.

Зримое нужно было спрятать. Альфред Тутайн наблюдал, как постепенно догорает свеча. По свече он измерял время. Он изнутри закрыл дверь на засов, в ожидании дальнейшего. Знал, что он наедине с трупом. Это было первое одиночество. Он услышал шаги вахтенных по палубе. Отодвинул задвижку, выглянул наружу. Взял на руки обезображенную покойницу и понес ее. По коридору. Вниз по трапу. Дальше, в лабиринт корабельного нутра. Он был очень осторожен. Он еще не боялся, что его застигнут врасплох. Действовал необычайно планомерно, будто в лучах беспримесно-ясного света. И чувствовал себя вполне бодрым. Но казалось, физические силы стремительно иссякают. С каждым шагом, который делал матрос, труп становился тяжелее и неподатливее. Руки и ноги свисали вниз и противились его воле, как невоспитанные дети. И потом, было темно. Матрос как-то внезапно осознал, что темно и что он тащит на себе чужую остывающую плоть. Он сам не знал, как нашел дорогу. Опустил свой груз на землю в каком-то закутке. И стал ощупью пробираться назад, еще не утратив хитрой предусмотрительности и уверенности в себе. Его рискованное предприятие казалось ему самоочевидным, как сновидение. Он зашел в салон Эллены, привел в порядок постель, потушил свечи, раздвинул шторы перед иллюминаторами. И стал ждать. Он ждал, что его позовут. Никто не позвал. Он выскользнул в коридор. И крадучись добрался до своей койки. Лежал с открытыми глазами, слышал храп товарищей, игривое бульканье маленьких кучерявых волн, наскакивающих на внешнюю обшивку корабля. Он ждал, когда его позовут. Наутро приступил к обычной работе. С ужасным нетерпением ждал зовущего голоса. Когда наконец его имя назвали, он вздрогнул. Но время шло, и Альфред Тутайн черствел. Росла его решимость лгать. С лихорадочной тщательностью перебирал он секунды преступления, свои последующие действия с целью уничтожения следов — все более убеждаясь, что уличить его невозможно. Ему казалось, нет ничего легче, чем лгать и скрывать угрызения совести. Он поднимал лицо к солнцу, чтобы далекое белое пламя сквозь прищуренные веки обжигало ему глаза. Ослепнуть бы… Тогда наступит нескончаемая ночь. И будет великое море, полное тьмы: тягучее, тяжелое море как бы из ртути. И на фоне этого миража, почти выступая из него, — мерцающий гниющий труп… Нет, он не хотел ослепнуть. Альфред Тутайн хотел для себя свободы. Прекрасной свободы и радостных чувственных ощущений… Если уж совсем прижмет, можно обвинить Третьего. Разве суперкарго не подозрительная фигура? Разве он, что с его стороны было в высшей степени неумно, не находился долгое время наедине с Элленой?

Впав в эйфорию оттого, что придумал такой выход, матрос отважился открыть рот и сказал одному товарищу: «Сегодня никто не видел фройляйн Эллену».

И тот ответил: «Ни ее, ни суперкарго». Это было как бальзам. Правда, благотворное действие бальзама улетучилось через минуту. Текущий час уже покусывал матроса своими острыми зубками…

Очередная вахта Альфреда Тутайна закончилась, и ничего не произошло. Страх непонятного происхождения начал теснить его, как вода теснит утопающего. Матрос глотал навозную жижу своей нечистой совести, и ему делалось нехорошо. Он забыл, что хотел положиться на ложь. Он вспомнил о зримом; и это зримое — покойница — тянуло его к себе, как магнит притягивает железо. Его походка стала качающейся. Неутомимые голоса, поселившиеся у него в сердце, принудили его вновь ощупью пробираться во тьму глубокого корабельного нутра… хотя он боялся этого, как птенец боится алчного клюва вороны. Он начал дрожать, зубы у него стучали. Хотя он не видел ничего — от покойницы его отделяли палубы и переборки, — ему казалось, что он уже различает ее присутствие где-то внизу, под собой. Она покоилась, как в могиле, в не опасной для него отдаленности. Но что-то, будто на веревочных помочах, насильно тянуло его к ней. Веревки дергали матроса то вперед, то назад. Он нашел тот закуток. И наклонился. Его рука случайно дотронулась до холодных как лед губ. Он упал; падение дало покойнице новый шанс выразить свое окаменелое мнение о свершенном им преступлении. Она обхватила матроса негнущимися ногами. Он не закричал. Наоборот, этот ужас пробудил в нем дерзкую волю к сопротивлению. Он вцепился в труп. Поднял его. Теперь в борьбу с ним вступила еще и немилосердная близость Высшей силы. Матрос держал в руках остывшее жесткое тело, которое искривилось, потому что его принудили долго сидеть в углу. Живой и Мертвая вступили в спор.

«Теперь я такая, — сказала девушка. — Холодная, оцепенелая, жесткая, кривобокая. Я не хочу ни через какую дверь. Хочу оставаться там, где я есть».

Он потащил ее прочь. Рявкнул: «Все-таки ты пройдешь со мной через эту дверь!»

Она засмеялась, слегка дохнув вонью: «Я никуда не хожу, я даже не танцую, я только сижу».

Она стала выкобениваться. Упиралась в дверную раму то головой, то руками и ногами. Пот ручьями тек со лба Альфреда Тутайна. Теперь уже он упирался изо всех сил в ее строптивое тело. Сомнений у него не осталось. Что будет с его желудком, то и будет… Он не видел когтей, уже выпущенных — против него — незримым пространством. Собрав последние обломки своей воли к самосохранению, он продолжал этот поединок. И мертвая мускульная сила Эллены наконец поддалась. Альфред Тутайн вместе с ее безжизненной плотью прорвался сквозь дверной проем. И потащил покойницу дальше. Снова взгромоздил себе на плечи. Груз теперь удвоился.

Эллена засмеялась и сказала: «Я могу сделать себя тяжелой как свинец».

«Сделай, сделай! — закричал он. — Тогда я расчленю тебя на куски».

Колени у него подогнулись. «Дальше, дальше», — приказал он себе. И стал спускаться по трапу. Продвигался вперед ощупью: четверть шага, еще четверть… В этом аду он находился больше часа. Когда же наконец спрятал покойницу, обратный путь разверзся перед ним зияющей бездной. Он должен был провести свое сознание назад через преисподнюю. Он прикрыл лицо рукой, чтобы шныряющие кругом чудища хотя бы не выжрали глаза. «Что с тобой, Альфред Тутайн?» — спросил чей-то голос. «Ничего», — ответил матрос.