Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Я очень хорошо понял, что я здесь лишний и мое присутствие обременительно. Ко мне подкралось ощущение, что я уничтожен. Конечно, порке подверглось только животное во мне. Но я был еще так молод, что мне казалось, я составляю одно неразрывное целое со своей похотью. Ужасно, что эта молоденькая девушка продолжала непрерывно выкликать имя избранного ею повелителя. Как если бы я еще не убедился в своей ошибке или как если бы она, замаливая великий грех, стояла на коленях перед церковным алтарем и по деревянным бусинам четок отсчитывала подавляюще-внушительное число заледеневших молитв. Мне надо было обратиться в бегство. Но я, упрямец, остался. Я хотел до конца испить свое унижение, свою ущербность. Хотел собственными глазами увидеть победоносного любовника, моего друга Альфреда Тутайна: как он возьмет себе то, что для него приготовлено. Я хотел попросить у него милостыню: то, что останется после его наслаждения женщиной. Он должен был сделать меня своим братом-близнецом. Я сидел на стуле и смотрел на ту мерзость, которую вызвал к жизни мой мозг. Но душа моя хотела не этого, а смерти. Мосты: неизменно каждый из нас вступался за другого; мы одиноки; наша дружба не какая-нибудь пошлятина. Мы отданы на произвол Закона и Жизни. Все так, как оно есть. Мы познали великое счастье анархии — стоять вдвоем против всех… Эти мосты обрушились.

Ужасно, что девушка продолжала непрерывно выкликать имя Тутайна. Это действовало отрезвляюще, мое внутреннее возбуждение мало-помалу утихло. Выпотрошенный, как труп, который достался своре студентов-медиков, сидел я на своем стуле. Мертвец, дежурящий у постели сумасшедшей…

Наконец — по прошествии времени, измерить которое невозможно, — явился Тутайн. Девушка мгновенно умолкла. Тутайн не сразу сумел сориентироваться в темноте. Он наверняка ожидал, что будет гореть свет, поскольку думал, что я уже вернулся. Помедлив, он шагнул к изголовью своей кровати и, нажав на кнопку, включил электрическую лампу, прикрепленную к консоли, которая тянулась от стены внутрь комнаты. Он увидел голову Мелании: внезапно, как до него — я. И отступил на шаг. Увидел меня, сидящего на стуле. На одну лишь секунду он, казалось, задался вопросом, что бы это могло значить. Потом я увидел, как его лицо, выражавшее ожидание, расслабилось, осветившись уверенностью в том, о чем я уже догадался благодаря бормотанию девушки. Не знаю, что он обо мне подумал. Может, я был ему безразличен. Он снова приблизился к постели, стянул с Мелании одеяло и довольно долго молча разглядывал девушку. Он испытующе и строго смотрел на это человеческое тело. Веки Мелании медленно смежились. В остальном она сохраняла неподвижность. На губах Тутайна мелькнула улыбка. Ему, казалось, понравилась Обнаженная, так неожиданно представшая перед ним. Голова его опустилась: первый признак того, что человек преклоняется перед отчаянно-смелым товарищем. Но внезапно эту готовность к преклонению как бы сковало льдом. Щеки Тутайна — словно кто-то нажал на них пальцами — ввалились; мышцы нижней челюсти набухли. Маска — будто из своевольного стекла — приросла к его лицу, которое, будучи теперь притиснутым к этой чуждой прозрачной форме, стало блестящим и приобрело демонические черты. Тутайн полез правой рукой в брючный карман. И уже в следующее мгновение ударил девушку ножом. Только за первым ударом последовал ужасный вскрик; во второй и в третий раз нож вонзался в беззащитное тело беззвучно.

Последовательность моих тогдашних действий не запечатлелась у меня в памяти. Я отнял нож и силой усадил Тутайна на стул, на котором сам сидел еще несколько секунд назад. Мелания лежала неподвижно — покорная судьбе; может быть, растерянная; глубже раненная в сердце, чем в мышечные ткани. Я, наверное, очень быстро к ней подскочил. Из двух ран на бедре текла кровь; третий порез — результат удара, нанесенного сбоку в живот, — был почти бескровным зиянием; к краям этой раны, казалось, прилип страх перед острым стальным лезвием. Я понял: опасных для жизни повреждений нет. Мелания была в полном сознании; но не издавала ни звука. Казалось, она глубоко задумалась. Она не сопротивлялась и даже не вздрагивала, пока я промывал раны и с помощью носовых платков и салфеток пытался остановить кровь. Поначалу эти тряпочки промокали насквозь, и я полоскал их под водой. Набралась, как мне представлялось, полная ванна крови, и я испугался, что придется позвать на помощь посторонних. Но в конце концов я положился на свое мнение — что речь идет о поверхностных, хоть и сильно кровоточащих, ранах, — наложил на эти раны многослойные полотняные повязки и укрыл Меланию одеялом.

Колени у меня дрожали, я присел на край кровати. Тутайн по-прежнему сидел на стуле, уставясь в пол. Лицо его расслабилось, но выражало неизбывную печаль. Мы провели в молчании час или больше — три человека. Так бывает: люди сидят рядом, не понимая, почему они сошлись вместе. Потом я снял с Мелании одеяло, чтобы взглянуть на раны. Кровотечение мало-помалу прекратилось. Лицо Мелании побелело. Мы продолжали молчать в ночи. Может, на нас троих снизошло единство — то священное единство, что не имеет ни смысла, ни цели.

Вдруг Альфред Тутайн произнес: «Я не хотел этого».

И как только он это выговорил, Мелания, наклонив голову, сказала, что хочет вернуться к себе. Она поднялась, пересекла комнату — бледная, обвешанная кровавыми тряпками, — кое-как накинула на себя одежду. В дверях мне пришлось ее поддержать. Я помог ей спуститься на четыре этажа к ее комнате. Уложил в постель, сменил повязки на ранах. Я чувствовал, что она не сводит с меня глаз. Она попросила воды. И когда опорожнила стакан, произнесла ясным голосом:

— Простите меня.

Я вышел.

В ту ночь мне трудно давалось общение с Альфредом Тутайном. Может, я был к этому меньше готов, чем обычно. Я думал о девушке — о том, что видел на ее губах отблеск счастья. Что ее тело еще и в гробу — когда бы она ни умерла — будет отмечено шрамами от трех ран и что эти рубцы лишь постепенно исчезнут с гниющей плоти. Я упрекнул Тутайна за его буйство:

— Все могло закончиться плохо, если бы ты целился тщательнее.

— Я не хотел этого, — повторил он.

— Твои действия свидетельствуют против тебя.

— Я ничего заранее не продумывал. Я просто увидел нагое девичье тело, — сказал он.

— И обошелся с ним скверно, — продолжил я. — Чудо, что ты не перерезал кишки.

— Она пробудила во мне воспоминание, — объяснял он. — Она была привлекательна…

— Привлекательность не карают уничтожением, — перебил его я.

— Нельзя допускать, чтобы что-то женственное, приятное оказалось у меня под руками, — сказал он.

— После этого случая я невольно задумался: чем было вызвано твое первое убийство? — сказал я с вызовом.