Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

— Мы уже за городом, — сказал я Тутайну, чтобы, услышав его ответ, удостовериться, что он и в самом деле намерен двигаться дальше по этой сельской местности.

Он подтвердил мое утверждение. Мы бодро шагали, пока город и его пригороды не скрылись из виду полностью. Вдруг, когда мы обогнули какой-то вал, нам навстречу прыгнул свет, проникающий наружу из двух окошек. Мы увидели двухэтажный дом: внизу — побеленные стены; верхний этаж — деревянный чердачный, увенчанный очень низкой двускатной кровлей. В горизонтальной проекции дом, очевидно, был квадратным. К одной из его сторон примыкал огороженный дощатым забором двор. Через щели между досками тоже проникал свет. Оставалось предположить, что во дворе горит лампа. Я очень удивился. По моим прикидкам, было уже далеко за полночь.

— Это здесь, — сказал Тутайн.

Для меня его слова не были неожиданностью. Я не мог придумать другого объяснения для ночной иллюминации, кроме того, что здесь живет Эгеди {118} .

Тутайн опередил меня. Он открыл калитку в дощатом заборе {119} . Мы вошли. На черном квадрате, прямо посередине, мерцал штормовой фонарь. Рядом с неспокойным пламенем, на земле, стоял ветхий стул. На стуле сидела женщина и курила сильно дымящую самокрутку. Женщина была необыкновенно толстой. Ее голые руки в буквальном смысле выпирали из коротких рукавов серой блузы. А груди, едва прикрытые хлопчатобумажной тканью, походили на два надутых воздушных шара. Женщина, казалось, не имела другого занятия, кроме как сидеть и курить.

— Это мать Эгеди, — сказал Тутайн тихо.

Мне стало так страшно, что я забыл смотреть под ноги и оступился — сразу почувствовав настолько сильную боль, что скривил лицо и застыл на месте. Тутайн, который шел впереди, оглянулся.

— Но ведь эта женщина светлокожая! — крикнул я слишком громко, возбужденный только что случившейся неприятностью. — Пожалуй, она на четверть индианка {120} , но уж негритянской крови в ней точно нет.

— Мачеха или приемная мать, — успокоил меня Тутайн.

Женщина засмеялась, услышав нашу перебранку, содержание которой осталось от нее скрытым.

— Где Эгеди? — спросила она. — Куда вы дели ребенка? Кому продали?

Она опять засмеялась, поднялась со стула, подошла к калитке — быстрее, чем от нее можно было ожидать, — задвинула деревянный засов и основательно закрепила его болтом.

— Это обойдется вам в кругленькую сумму, хе-хе. Уж Фридрих ее взыщет. О двоих мы знали. Но теперь вас двое, и вы приносите список новых клиентов…

Она смеялась так, что, казалось, вытряхнет наружу все потроха.

Я спросил без околичностей:

— Эгеди здесь?

— Как она может быть здесь? Как? Она что, убежала от вас? — Смех замер.

Я толкнул Тутайна в бок. Он сказал, что и следовало сказать: что Эгеди мы уже много часов не видели, что мы ее ищем, что она, судя по всему, должна быть здесь… О линчевателях он пока умолчал.

Тут женщина грозно крикнула в сторону дома:

— Фридрих, Фридрих! {121}

Из двери вышел мужчина высокого роста. Он стоял теперь на фоне серо-белой стены. Блондин, с водянисто-светлыми глазами. Гладко-выбритый, в белой рубашке, брюках для верховой езды, обмотках {122} и крепких ботинках, подбитых гвоздями. Я бы дал ему лет тридцать; но в его лице было нечто такое, что противоречило этому суждению: от левого глаза две глубокие складки тянулись через щеку и поперек виска. Одна терялась в волосах, другая — на полпути к ушной раковине. Эти борозды свидетельствовали о тяжелой почечной болезни или о каком-то невообразимом пороке.

— А вот и отец, — сказал Тутайн.

На столь бессмысленное пояснение я ничего не ответил. Мужчина наверняка был в здешних краях чужаком, как и мы.

— Достопочтенные господа куда-то утащили Эгеди! — крикнула женщина.

На лицо мужчины легли тени. Бороздки возле левого глаза сделались более глубокими. Он не ответил сразу, а когда решился на ответ, выдал его спокойно.

— Это им обойдется недешево, — сказал он.

Я сразу понял, что дело не в словах, которые произносит мужчина. Слова словно принадлежали существу, которое вообще здесь не присутствовало. Присутствовал некий мужчина, лишенный дара речи, чье лицо колебалось, как языки пламени. Я отступил на шаг.

Мужчина долго смотрел на меня беспокойным взглядом.

— Не знаю такого, — сказал он тихо, по-прежнему цепко удерживая меня глазами.

— На полицейского он не похож, — возбужденно сказала толстуха. — Эти двое лопочут не по-нашему, они явно прибыли из-за моря.

Пояснение, казалось, успокоило мужчину. Он повернулся к Тутайну.

— Мы заключили договор, — сказал он. — Каждую ночь Эгеди должна возвращаться ко мне. Самое позднее — в два часа пополуночи. Где же она?

— Предпочла ходить своими путями, — холодно ответил Тутайн.

— Она не может ходить своими путями. У нее нет собственных путей, — сказал мужчина. — Кроме того, вы взяли на себя обязательство сопровождать ее. Кроме того, я ее загипнотизировал, чтобы она всегда возвращалась назад {123} .

— Мало ли какие обязательства я на себя брал, — возразил Тутайн. — Я же не обещал перегораживать улицы сетью, чтобы девчонку в любой момент можно было выловить из людского потока…

Он собирался продолжить. Но мужчина перебил его:

— Я ничему не верю. Само собой, от посторонних только ложь и услышишь. Лучше изложите мне свои предложения.

— Нет у меня никаких предложений, — сказал Тутайн. — Я убежден, что Эгеди сейчас в вашем доме, поскольку она под воздействием гипноза должна была сюда прийти, как сами вы утверждаете…

Толстуха, громко рассмеявшись, забормотала:

— Мой Фридрих, мой Фридрих, так вот что тебе предлагают эти молодые люди!

Тутайн продолжал:

— Девочка находится в плачевном состоянии, в подробности я сейчас вдаваться не буду. Точнее, я не хочу сейчас — по крайней мере, в данный момент — обсуждать происшествие, которое случилось сегодня; я бы предпочел услышать первое высказывание от вас.

— Что вы такое несете? — крикнула женщина.

— Нечто невразумительное, — сказал Тутайн, — однако достаточно понятное для того, кто не вправе считать себя невиновным.

Я едва сдерживался. Как мне показалось, я понял, что Тутайн вот-вот попадет в тупик. Если мы обвиним тощего мужчину в том, что он был одним из линчевателей, мы уже не сможем надеяться на помощь с его стороны. В любом случае, очевидными доказательствами его вины мы не располагали. Для чего он стал бы избивать, а может, и калечить негритянскую девочку, которая приносит ему доход? А если допустить, что мужчина этот не в своем уме и разрушает то, о чем ему стоило бы заботиться, тогда любой результат наших размышлений окажется сомнительным… Но мужчина своей реакцией обезоружил такое подозрение. В то время как Тутайн формулировал загадки, чрезвычайно взбудоражившие женщину, на лице мужчины проступило выражение глубокой усталости {124} . Лицо как бы потухло — от скуки или возрастающего нежелания слушать нашу болтовню. (Никогда уже мне не узнать, каким образом Эгеди оказалась во власти этого человека.) Такое погружение в безвременное Ничто испугало меня не меньше, чем пламя, пожиравшее его кожу несколько минут назад. Тут я не удержался и рассказал о нападении на Эгеди: как чужие мужчины избили ее и попытались похитить, но она, видимо, ускользнула от них — во всяком случае, выбралась на улицу и поспешила прочь…