Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

После того как я вмешался, общество сразу распалось на две группы. Пять человек переместились к моему столу: тот самый матрос; трое, понимавшие мой родной язык; и еще один посетитель, который прибился к нам в надежде на даровой пунш. Я действительно сразу заказал выпивку для нашей небольшой компании и теперь с нетерпением ждал, когда кто-нибудь обратится ко мне на одном из знакомых языков. Чужому матросу на вид можно было дать лет пятьдесят. Бороды он не носил, но щетина у него отросла порядочная; я видел, что его волосы, когда-то каштановые, наполовину поседели. На висках — уходящие вверх залысины. Стареющий человек. Вероятно, у него и нет никакого дома на суше. Никто ему, видно, не покровительствует…

Совместное распитие пунша подняло настроение всем. Матрос счел своим долгом рассказать что-нибудь интересное. Лоб его собрался в складки. Он пригладил волосы левой, потом правой рукой. Руки были тяжелыми, огрубевшими. Он задумался; но, похоже, не мог вспомнить ничего подходящего. И в конце концов произнес:

— Сударь, благодарю вас за вашу любезность. — После чего снова замолчал.

Торговец решился на первый ход. И спросил, безукоризненно пользуясь чужим языком:

— Как давно вы бороздите моря?

— С шестнадцати лет, — ответил матрос. — Только с шестнадцати. Два года я проворонил. С четырнадцати до шестнадцати. Такое нередко случается со смазливыми мальчуганами.

— Проворонили? — переспросил восемнадцатилетний.

— Я тогда болтался без профессии, — пояснил матрос. — Впрочем, и позднейшие годы были не лучше.

— Вы, похоже, не достигли благосостояния, — сказал мастер по засолке.

Матрос хрипло рассмеялся:

— Я достиг бедности. Все катилось по наклонной вниз.

— Кто на службе, тот не голодает, — примирительно сказал мастер по засолке.

— Сколько же можно служить? — возразил матрос. Он, впрочем, понимал, что его жалобы здесь никому не нужны. Он повернулся ко мне:

— Угостите меня еще стаканчиком пунша?

Я кивнул.

Мастер по засолке сказал:

— Теперь очередь за мной.

Расторопный хозяин не заставил нас долго ждать.

— Первые годы я плавал на парусниках, — сказал матрос. — То было лучшее время в моей жизни. Работа, конечно, не легче, чем на трамповых пароходах, где я позже надорвал свои силы. Но товарищи тогда были надежнее, а море — просторнее. С палубы парохода мир видится маленьким.

— Парусники скоро исчезнут, — сказал владелец мелочной лавки.

— Когда они терпят крушение или просто ржавеют, ни одному судовладельцу не придет в голову заказать новое судно такой конструкции, — подтвердил матрос. — Ясное дело. В гаванях теперь редко когда увидишь высокие мачты.

— Машина дешевле, чем дешевый ветер, — сказал мастер по засолке. — Парусные суда уже не соответствуют времени. Да и жалованье не компенсирует морякам долгое время плавания парусного судна.

Мне захотелось вмешаться и сказать им, что и сам я однажды совершил долгое плавание на судне, влекомом парусами. Но я вовремя сообразил, что это было бы преждевременно, и, вместо того чтобы заговорить, отпил глоток пунша.

— Я даже пережил кораблекрушение, — снова подал голос матрос.

— Всякий пожилой матрос вправе претендовать на то, что был свидетелем какого-нибудь кораблекрушения, — ввернул восемнадцатилетний.

И опять мне захотелось вмешаться в разговор, но матрос ответил молодому человеку тотчас же:

— При чем тут право, если речь идет о случайности…

Он смерил молодого человека, сына рыбака, презрительным взглядом.

— Я был тогда не старше, чем вы сейчас, а несчастный случай — очень странный — произошел совершенно неожиданно. Новое, хорошо построенное судно при спокойном море внезапно начало тонуть. И спасти его оказалось невозможно.

— Да, такое не каждый день случается, — ввернул владелец мелочной лавки.

— И все же чаще, чем принято думать, — вырвалось у меня.

— Вы, конечно, можете иметь свое мнение, — сказал матрос. — Что корабль получил течь, о таком приходится порой слышать; и — что не удалось найти способ поддерживать его на плаву, пока пробоину не заделают. Но с кораблем, о котором я вам рассказываю, приключилась другая история. Он начал тонуть… и никто так и не узнал, по какой причине. Команда спустилась в шлюпки, а ведь не было никакой аварии, поскольку море оставалось спокойным. Мы ждали окончательной гибели корабля — мы ведь были в открытом море, никому и в голову не пришло, что можно на шлюпках добраться до берега. Мы бы все неизбежно погибли, если бы не встретили случайно одно судно, которое и выудило нас из воды, пока еще не стало слишком поздно… У нас, значит, было достаточно времени, чтобы попрощаться со своим кораблем. Сперва погрузилась в воду его кормовая часть. Потом он начал крениться набок. Мачты, паруса, такелаж опрокинулись в воду…

Я вздохнул.

— Море клокотало там, где корпус корабля погрузился в воду, — рассказывал матрос, — но галеонная фигура не хотела опускаться на дно. Прямостоящая, оставалась она над водой. Эта фигура была человеком, пышнотелой женщиной — искусно вырезанной из дерева, раскрашенной в натуральные цвета, с ног до головы обнаженной. Она не хотела тонуть и все еще поддерживала на плаву захлестываемое водой судно. Мы должны были выдержать это зрелище. Мы выдерживали его час. Мы выдерживали его несколько часов. Потом наше терпение лопнуло. Подплыли две лодки. И вот стоит эта женщина — огромная, высотой с двух мужчин, осязаемая. Мы ощупали ее. И схватились за топоры. Вонзили сталь в ее груди, в бедра. Раскроили ей череп и живот. Только когда мы изничтожили статую, корабль смог полностью погрузиться под воду. Мы переглянулись, с искаженными лицами, — когда всё уже было позади. Посмотрели на лезвия топоров. И увидели, что они красны от каплющей крови…

— Это ложь, — сказал я твердо.

— Я сам нанес ей первый удар, в левую грудь, — настаивал матрос. — И ощущение от того удара до сих пор сохраняется во мне. Будто я рассек живую плоть.

— Корабль носил имя «Лаис», — сказал я.

— Откуда вы знаете? — спросил матрос.

— Это был трехмачтовый парусник, — сказал я.

— Правильно, — подтвердил изумленный матрос.

— Построенный из дуба и тика в Хебберне на Тайне, старым мастером Лайонелом Эскоттом Макфи, — сказал я.

— Это был новый корабль из дуба и тика, — уточнил матрос.

— Я был свидетелем, как он затонул, — сказал я.

— Что ж, — сказал матрос, — если вы были свидетелем, вы должны знать, что мы убили галеонную фигуру — точно так, как я рассказал. Что ее деревянное тело кровоточило, и мы все чуть с ума не сошли.

Он твердо посмотрел на меня. Я не смог выдержать его взгляд. Под пеплом настоящего еще теплился жар прошлого. Событие, которое потрясло этого человека, в то время юношу, и преобразило его чувственное восприятие. Я устыдился своего маловерия. Я вспомнил, как не мог сойтись с Тутайном во мнении относительно галеонной фигуры. Как всего две или три недели назад описал в этой самой тетради наш спор о ней. Как наш кок в свое время сказал, что, если поцарапать деревянную обшивку корабля, из досок начнет сочиться кровь. И вот теперь матрос высказал очевидное: тогда был убит человек. Могли я отрицать убийство моей возлюбленной — насильственную смерть Эллены? В самом ли деле мои воспоминания лучше или правдивее, чем воспоминания матроса? А мои глаза — надежнее, чем его глаза? И разве правда о тех событиях не потеряла силу за давностью лет?.. Я тихо сказал: