Ханс Хенни Янн - Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

Трое суток и одну ночь наш пароход стоял в гавани Кейптауна. Каждый вечер мы возвращались к себе в каюту. Мы вели себя как заправские туристы, которые хотят немного размять ноги и почувствовать под ногами землю. Мы попивали вино, заедая его всякими вкусностями, которые нам удавалось раздобыть: фруктами, овощами, холодными закусками. Ни одна тень не омрачала равноденствие моей души. Мы избегали узких улочек, чтобы не случилось какой беды. Порой я отворачивался, когда нам навстречу шел изможденный человек — растерявший свои преимущества африкандер или не имеющий преимуществ изгой-банту.

В последний день мы вернулись на борт за два-три часа до захода солнца, потому что не знали точное время отплытия. Люки грузового трюма были уже задраены. Группа черных грузчиков наполняла бункер углем. Я стал наблюдать за их работой. В двухстах шагах от нашего парохода к причалу было пришвартовано несколько груженых шаланд. С помощью маленькой ручной лебедки негры поднимали корзины с кусками угля до высоты гранитной причальной стенки. Негров было двое, они вращали рукоятки деревянного подъемного крана и поворачивали его, как только груз оказывался на нужной высоте. Еще два негра — в шаланде — наполняли пустые корзины, которые к ним спускались. Когда кран поворачивался, наготове уже стоял грузчик, чтобы принять корзину себе на спину. Он быстрым шагом, пошатываясь, переходил по сходням на борт нашего парохода и высыпал содержимое корзины — через одно из круглых отверстий бункера — в корабельное чрево. Потом по не очень прочным сходням бегом возвращался на причал, отдавал корзину одному из рабочих, обслуживающих кран, и ждал, когда его нагрузят еще раз. В цепочке грузчиков было шесть или семь человек. Наблюдаемая с палубы, глазами человека, который ищет скорее покоя, чем правды, эта работа воспринималась как милая игра. Немного чуждая, немного наивная — из-за чересчур расточительного расходования рабочей силы. Я незадолго до того опять выпил коричневого крепкого вина. И моя расслабленность, и та замедленность, с какой проникали в меня новые впечатления, как картинки нечеткой мерцающей действительности: все это усиливало ощущение покоя, который я хотел обрести любой ценой.

Я мог бы часами наблюдать за погрузкой угля, не думая о противоречиях в себе. Но внезапно почувствовал сильнейшую головную боль. Я остался стоять под резким светом предвечернего солнца, хотя мне было бы гораздо лучше, если бы пережитый урок панического страха заставил меня лечь в постель.

Я заметил, что на причале — как раз между двумя дорожками, по которым бегают грузчики, — стоит европеец, одетый в серый льняной костюм. Лицо гладко выбрито, фигура сухопарая, вокруг рта залегли глубокие складки… Один из грузчиков как раз пробегал мимо него. Корзина, которую он нес, была нагружена до краев, и сверху еще лежал большой кусок угля. Этот кусок вдруг упал, с треском стукнулся о край причала и, отскочив, плюхнулся в воду. Европеец тут же приблизился к негру и ударил его ногой по ляжке. Колени у негра подломились, корзина со всем содержимым полетела в акваторию порта, и сам грузчик — вслед за ней. Его товарищи, казалось, вообще ничего не заметили. Словно были слепыми. Только их ноги задвигались чуть быстрее. Европеец — скорее из любопытства, чем из страха — перегнулся через заграждение, чтобы посмотреть, что стало с упавшим. Он увидел, что и человек, и корзина бултыхаются на поверхности воды. Негр совершал плавательные движения. Он ухватил одной рукой плывущую корзину, а другой потянулся к железному кольцу. Забитые в дно сваи — несущая конструкция для каменных плит — послужили ему опорой. Он стал карабкаться по свисающему вниз стальному тросу. Сперва на уровне причала показалась корзина, потом и человек. Европеец тем временем, не произнеся ни слова, вернулся на прежнее место. Негр же направился к ручному крану, чтобы отдать корзину вращающим ручки рабочим. Он принял нагруженную вновь корзину на еще влажные плечи и затрусил к сходням, будто ничего не случилось. Короткие штаны, насквозь мокрые, липли к тощим ляжкам. Он пробежал по сходням. И опрокинул уголь в темную шахту бункера. Я увидел его с совсем близкого расстояния: обнаженный коричневый торс, покрытый черной коркой из слипшейся угольной пыли. Я рассмотрел в прилегающих к телу мокрых штанах большой, похожий на губку член: символ бедности, непрерывно плодящей потомство. Позади меня неожиданно раздался голос второго штурмана:

— Саботажа здесь не потерпят. — Штурман плотоядно ухмыльнулся.

— Я все видел, — твердо сказал я.

— Красивая сцена, — откликнулся штурман.

Я остался стоять у рейлинга. И пытался определить этническую принадлежность грузчиков угля, выяснить их происхождение. Но все, что мне удалось, — выделить общие для них черты. Лишенный корней пролетариат… А эти мокрые штаны — мне их трудно будет забыть — ловко выставили на всеобщее обозрение способность бедняков к порождению многочисленного потомства. Эту причину всех их страданий; и единственное возможное для них утешение в виде скудных капель минутной радости. (То был не первый раз, когда я увидел, как сильный пинает менее сильного. Картинки такого рода повторяются. Я был свидетелем и участником многих неутешительных событий, а о других, гораздо более многочисленных, слышал. Конечно, поначалу мне казалось, будто многообразие видов агрессии необозримо. Позже я открыл для себя, что судьба кичится повторами… Возле дороги, по которой я ходил в школу, строили новый дом. В обеденный перерыв каменщики пили пиво и шнапс. Одного из учеников они отправляли за шнапсом в ближайшую пивную. Однажды я увидел, как этот ученик протягивает рабочему плоскую флягу с нанесенными на стекло насечками. Рабочий поднял флягу к свету, из-за чего светло-желтая жидкость в ней качнулась. Фляга была наполнена лишь наполовину. Я уже не знаю, выругал ли мужчина этого молодого парня. Не могу припомнить ни одного слова. Но я знаю, в чем парня обвинили: что он будто бы выпил часть шнапса; парень же рассказал всё по правде: что он шнапс не пил, а просто за тридцать пять пфеннигов ему больше не продали. Беседа определенно была немногословной. Закончилась она тем, что рабочий — ногой в деревянном башмаке — изо всех сил врезал ученику по заднице. Ученик не упал, он попытался увернуться от удара. Через полминуты из носа у него потекла густая кровавая слизь. Я потом рассказывал — и сам в это твердо верил, — что парень стукнулся о балку строительных лесов. Я тогда еще не знал, что у молодого человека кровь может хлынуть из носа внезапно, почти без причины. И искал причину в соответствии с моими тогдашними познаниями… Позже мне довелось видеть, как у моего школьного товарища во время экзамена началось такое носовое кровотечение — и лежавший перед ним лист бумаги оказался залитым кровью. И еще раз, два десятилетия спустя, то же повторилось с Эгилем: когда он работал на сеновале и не хотел осрамиться перед грубым батраком, который, стоя внизу на телеге, через люк подавал ему на вилах сено и разыгрывал из себя берсерка, чтобы показать свое превосходство в физической силе… Тот, кто уже прожил достаточно большой кусок жизни, легко подберет целый ряд таких или подобных синонимичных событий. Вот и я увидел в Кейптауне, как пинок получил некий банту или банту-полукровка. )