Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Кусок фанеры?

Однако лётчики попались ушлые.

Командир в потёртой курточке совершенно серьёзно ответил:

– Парень, да ты что? Очки оставил дома? Если ты сюда приехал из института богини, мы тебя не можем катать на кукурузнике. Только на сверхзвуковом и сверхкомфортабельном лайнере. Просекаешь?

Вот такое весёлое было знакомство в провинциальном аэропорту. Потом взлетели под облака – над Горным Алтаем текла чёрно-лиловая предгрозовая облачность, и лётчики хотели побыстрей прорваться в синие дыры, сквозившие над перевалами. В эти дыры время от времени задувало так, что «кусок фанеры» начинал крениться и крыльями помахивать, старался поймать равновесие, и тогда под сердцем становилось жарко от молниеносного невольного испуга. Но это занимало какие-то секунды, а затем Крутояров опять с улыбкой смотрел и смотрел в иллюминатор – любовался вечными снегами, серебряными шапками громадных ледников, откуда раскручивались нитки многих здешних рек. Вон там, над облаками, кажется, Белуха взгромоздилась. Оттуда начинается Катунь, белая, молочная, бешено бежит она в кисельных берегах, чтобы в предгорьях встретить Бию, обнимутся они, сольются за островом Иконникова и родится великая Обь, и где-то там, если проплыть вниз по течению, на высоком обском берегу стоит село Крутоярово, родина отца, прародина Василия. Хорошо бы туда заглянуть. Но это потом, после практики…

Благополучно прилетев на место, лётчики оставили студента-практиканта на поляне возле реки, где стояла юрта скотогона. Командир в потёртой курточке показал на юрту и усмехнулся.

– Там богиня Фауна живёт, оберегает здешние стада.

Передавай привет ей. Тебе тут куковать денёчка три-четыре. Не заскучаешь?

– Нормально, – успокоил студент, – мы это дело осилим. «Сверхзвуковой и сверхкомфортабельный лайнер», треща мотором и вздымая скирды пыли, разбежался на поляне, стрекозлом подпрыгнул на зелёной кочке и взлетел по-над рекой, чтобы через минуту-другую раствориться над верблюжьими горбами перевала.

Стало тихо так, что у студента стрелочка затикала на циферблате ручных часов – крохотная, секундная стрелочка, похожая на соринку, попавшую в часовой механизм.

«Вот это да! – изумился парень, оглядывая местность. – Тишина такая, как в первый день творения…»

Местечко это находилось на подступах к Монгольскому Алтаю, где размах просторов поражает высотой, красотой и величием. Горы здесь кажутся не рождёнными из-под земли – они словно с неба спустились, да и то не совсем; горная гряда, подрезанная призрачною дымкой, едва-едва касается земли, подрагивая в воздухе, словно собираясь дальше двигаться. Залюбовавшись первозданною картиной, Крутояров невольно вздрогнул, услышав нарастающий грохот камнепада – так показалось.

По каменистой равнине – со стороны реки – галопом несся верховой, державший на руке крупную птицу, которая изредка взмахивала крыльями, словно порывалась улететь, но почему-то не улетала.

Соколиную охоту на Руси – на всех необъятных просторах – воспевают и прославляют древние наши предания, былины и сказания. Отмеченная царскими указами, запечатлёнными в летописях, эта охота неспроста слывёт как царская. Соколы, ястребы, кречеты, сапсаны, балабаны, копчики – всё это имена царских любимчиков, которые жили в так называемых дворцовых сёлах. И совсем не случайно орёл – как символ царской власти – «влетел» однажды в нашу российскую геральдику.

Крутояров кое-что читал об этом, но никогда ещё не видел ни одного человека, которого издревле называют беркутчи – охотник с беркутом. Давным-давно когда-то беркутчи был неотделим от пейзажа казахстанского, горно-алтайского – и от пейзажа, и от культуры. А теперь такой охотник с беркутом почти экзотика – по пальцам можно пересчитать. Настоящий беркутчи – основательный, серьёзный человек, прирождённый следопыт и великолепный всадник, сутками в седле может сидеть, как впаянный.

Вот с одним из таких колоритных беркутчи Крутояров познакомился на подступах к Монгольскому Алтаю. Ульгень – так называли пожилого алтайца. А молодой студент стал его звать Ульгений – «многомудрый человек, а местами даже гениальный», так позднее шутил практикант. За время их короткого знакомства Ульгений помог студенту разобраться в ключевых вопросах, касающихся жизни.

Хорошо запомнился зеленовато-синий, тёплый вечер, опустившийся на каменные плечи Монгольского Алтая. Запомнилась первозданная, загустелая тишина, сквозь которую серебряной флейтой звенел в камнях струящийся ручей, а над ним распухала нежная подушка белесовато-сизого тумана.

Они сидели у костра возле юрты, беседуя с такой неторопливостью, будто им жить и жить на этом белом свете лет по сто, сто пятьдесят – жить без горя, без суеты. Неторопливость эта – врождённая черта Ульгения, а студент-практикант только старался ему подражать, постоянно сбиваясь на свою врождённую горячность.

– А это что? А это как называется? – с жадным любопытством расспрашивал он.

В руках Ульгения говяжья печень – на деревянном блюде подаётся, чтобы этот барин, гордый беркут, клюв не поранил.

Подкармливая хищника с «алмазными» глазами, Ульгений вполголоса напевал какую-то протяжную песню – традиционную алтайскую песню в честь беркута.

Надо сказать, у этого Ульгения вся жизнь вертелась вокруг да около вот такой воинственной, кровожадной царь-птицы, глядя на которую студент не то, чтоб испытывал робость, но и восторга особого не было. Красивый чёрт, конечно, тут не поспоришь, только всё-таки хищник – хладнокровный, словно бессердечный истребитель.

– И сколько у вас их было, таких истребителей? – интересовался Крутояров.

– Не много. – Ульгений пальцем провёл по кривому, чуть заметному шраму, белеющему на смуглой скуле. Потом посмотрел на рослого чёрного коня, стригущего траву неподалёку. – Хорошая птица и быстрая лошадь с давних пор очень дорого стоили. Да и теперь в цене, однако. И хозяину почёт.

Крутояров посмотрел на чёрного трёхсоткилограммового рысака с белой звездою во лбу, затем на беркута – чуть больше килограмма весу.

– Я не могу сравнить две таких весовых категории, да к тому же сравнить – в пользу беркута.

– Как тебя звать, говоришь? Асилий? – Алтаец губами почмокал. – Ты молодой, Асилий, ты не знаешь того, что хорошая птица перевесит коня.

– А машину? – с улыбкой спросил студент.

– Смотря какую, – серьёзно отвечал беркутчи. – Может, и машину перевесить.

– Ну, это уж вы загибаете.

– Кого? Не понял Ульгений. – Кого загибаю?

Улыбаясь, Крутояров подошёл поближе, посмотрел в ледяные, пронзительные глаза истребителя – в них отражается пламя костра и поэтому взор представляется жутковато-кровожадным.