Николай Гайдук - Романс о великих снегах

Кто-то в школе так назвал, и пошло-поехало.

По школе ходили упорные слухи, будто фамильные корни его затерялись где-то в далёкой, загадочной Бессарабии, о которой многие школьники знали только то, что «цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют».

Пушкинское упоминание о таинственной прародине Ромки удивительным образом возвышало парня в глазах одноклассников. Ромка это знал или чутьём угадывал – грудь колесом выкатывал.

– А вы как думали, щеглы? – Он весело прищуривал виноградный глаз. – Я вам не тяп да ляп. Мой прадед видел Пушкина, когда он в Бессарабии гостил.

– Не заливай! – Одноклассники отказывались верить;

Пушкина увидеть, казалось им, всё равно, что увидеть Господа Бога, спустившегося с небес.

Учительница литературы иногда в этих спорах выступала роли третейского судьи. Чопорная дама, имевшая привычку поправлять свою замысловатую прическу, она время от времени пальцами будто в мозгах копалась, выискивая нужную мысль, а затем закрепляя блестящей заколкой.

– Начнём с того, что Пушкин не гостил в Молдавии, а находился там в ссылке.

Небольшие светло-виноградные глаза у Ромки, увеличиваясь, на несколько секунд превращались в яблоки.

– Пушкин был там в ссылке? Это что же выходит? Молдавия – ссылка? Не похуже Сибири?

– Молдавия лучше. И, тем не менее… – Учительница снова щёлкала заколкой в волосах. – Пушкин там был в ссылке 1820 году. А теперь, голубчик, давай-ка посчитаем, сколько получается деду твоему или прадеду. Двести лет?

Ромку эти цифры не смутили.

– Ну, двести, не двести, а больше ста прожил. У нас в роду все долгожители. Это я только чахну в Сибири, в кандалах…

Во время раскулачивания кого-то из Ромкиных родных сослали в Сибирь – из Центральной России. Вот почему Беженуца иногда упоминает кандалы и сибирский кандальный тракт – самую длинную дорогу земного шара. И не только упоминает – поёт о страдальцах кандального тракта.

По школам района – да и вообще по краю и по всей стране – те годы широко шумела художественная самодеятельность, которой Беженуца охотно принимал участие. Песни были всё больше «идейные», процеженные через мелкое ситечко педсовета, худсовета или как там ещё называлось это мелкое сито. Идейные песни Ромка-Громка отказывался петь – не грели душу, не вдохновляли. То ли дело, например, «Колодники» – народная русская песня.

Однажды приготовили такую постановку, во время которой за кулисами должны звучать «Колодники». Учитель пения был потрясён, когда услышал:

Слушая этот угрюмый напев, прекрасно понимая, что парнишка никакого отношения к колодникам не имеет, учитель заплакал, готовый поверить, что это стоном стонет бедный каторжанин, несчастный кандальник, в грязи по колено прошедший полосатыми вёрстами. Так задушевно умел он петь, Ромка Беженуца, чёрт полосатый. Так сильно, глубоко он проникал в чужое горе, в чужую душу. Талант, что тут скажешь.

Был у него и другой удивительный дар – залихватский плясун, отчаюга, он отрывал подмётки и в школьной самодеятельности, и на танцах в Доме культуры.

Игнатка Прогадалов – будущий Порфирьевич, «гений» журналистики – советовал Ромке после школы поехать в Москву, ансамбль песни и пляски имени Александрова. Молдаванин соглашался, говорил, что и сам об этом подумывает. Но судьба распорядилась по-другому.

Поздней, когда Ромка батрачил на громоздком лесовозе, а Игнатка-побратим строчил статейки в районной газете, они встречались изредка.

– Вот через эту пляску я и пострадал! – Признался Ромка. – Сплясал, бляха-муха, от печки в клубе – до ЗАГСа городе. Поторопился. Есть в русском исключение: уж замуж невтерпёж.

Женился он действительно поспешно – одним из первых среди одноклассников.

– Это как же тебя угораздило? – расспрашивал Игнатка-побратим.

Молдаванин плечами пожимал в недоумении. Зеленоватые глаза его, похожие на виноград, окроплённый святою водой, наивно помаргивали.

– Притащился в клуб, а там играет музыка. Я кого-то сгрёб, не разглядел – барышня стояла возле печки. А после танцев шуры-муры под звёздой, под берёзками. Сеновал опять-таки неподалёку. А потом, при свете солнца, я как присмотрелся – ой, мама родная! – Ромка хватался за кудрявую голову и сокрушённо вздыхал: – А заднюю скорость включать уже поздно. Она после этих свиданий надулась как мышь на крупу.

– Беременная, что ли?

– Ну. Я же парень горячий, моя родня по Бессарабии кочует…

После женитьбы, как это нередко бывает с парнями, внезапно потерявшими свободу, Ромка стал понемногу закладывать за воротник. Только закладывал он совсем не так, как это делали многие сельские охламоны, в лоскуты напиваясь после получки или после каких-то своих душевных царапин, полученных от жизни. Нет, Ромка Беженуца не любил так бездарно выпивать. Он был поэтом в деле пития, большим оригиналом. Ему было знакомо имя Бахуса – бога вина, зачастую известного под именем Вакха. Работая на лесовозе, он где-то купил и домой приволок довольно-таки увесистую скульптуру Бахуса.

Жена увидела – стала краснеть.

– Ты что? Сдурел?

– А что?

– Да он же голый! А на башке у него? Это что?

– Виноград.

– Ужас! – Жена поморщилась. – Будто вши беднягу облепили гроздьями. И сколько ты ухлопал за этого голого? – Да он копейки стоит.

– Ну, конечно. Так я и поверила. Купил. И что теперь? Даже сынишке стыдно будет показать.

– Ничего, я в баню унесу, – отшутился Ромка. – В бане все равны.

– Ага, сейчас. Мама в баню зайдёт, а там этот…

– И что он? Изнасилует её?

– Не болтай. Убери, чтоб я больше не видела. Иначе будешь ночевать в кабине лесовоза!

Щеки его стали покрываться белыми пятнами, желваки ходуном заходили. Он поднял статуэтку и хряпнул об пол – разлетелась белыми брызгами…

– Если ты ещё со мной будешь говорить подобным тоном, – предупредил он, стоя в дверях, – с твоею башкой будет то же самое. Запомни. Молодые, горячие, они и ссорились по пустякам, и мирились быстро, в основном по ночам. Ромка умел так жену приголубить – забывала обо всём на свете. И снова к нему приходила уверенность, что мир в семье – это всерьёз и надолго. Но потом в лесхозе выдавали получку, и Ромка Беженуца не отказывал себе в сердечной радости.

Вот, например, одна такая радость.

Лето на дворе. Июль переломился посредине. Хорошие деньки стоят – жара уже сползла с тёмно-синей крыши небосвода, редкие дожди пробрасывали, порождая по утрам тягучие туманы, в которых прятались грибы, друг за дружкой выходя из-под земли.