Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Порфирьевич! – разочарованно заговорил Эскулапиков, не дождавшийся кровавой истории. – Я не понял. Ты, значит, Молдавии был? У этого Ромки гостил?

– Два раза. А в третий раз едва живой убёг.

– А что такое? Почему?

Тяжело вздыхая, Прогадалов поцарапал щетинистую щеку.

– А что такое было в Приднестровье? А что такое в Грузии? А что такое на Украине? А что происходит в Прибалтике, за которую советские солдаты проливали кровь, а теперь там устраивают парады бывших эсесовцев. Что происходит? Люди как будто взбесились! Я обо всём об этом как начинаю голову ломать – в глазах потемнеет. А когда маленько просветлеет – я уже стою у магазина. – Порфирьевич криво ухмыляется. – Я понимаю, смерть причины ищет. Алкоголизм – хоть слово дико, но мне ласкает слух оно. Только всё же нету дыма без огня. Обидно мне, соседушка, обидно и больно за всё, что теперь происходит с нашей великой страной.

Соседушка молчит. Он не разделяет точку зрения Порфирьевича. Время, наступившее вслед за развалом страны, нравится фельдшеру: представилась возможность в полной мере проявить смекалку, сноровку, талант. Проявляя всё это, Эскулапиков не замечает или не желает замечать, как происходит алкоголизация и дебилизация народонаселения и то, что смертность превышает рождаемость. Эскулапиков думает так: неудачники, отставшие от поезда, всевозможные хлюпики, нытики – они всегда будут за прошлое цепляться, вчерашний день будут оплакивать и срываться в бездонную яму запоя. Эскулапиков, если быть откровенным, плевать хотел на этого несчастного Порфирьевича. И никогда бы фельдшер по звонку не пришёл в эту сиротскую квартиру, как приходит девушка по вызову. Но приходится. Дело в том, что фельдшерица, жена Эскулапикова – подруга бывшей супружницы Прогадалова. А бывшая, она теперь высоко взлетела – живёт в Америке время от времени позванивает фельдшерице. Вот почему Эскулапиков заставляет себя смириться и придти сюда с хорошей миной при плохой игре.

Фельдшер надел дорогое длиннополое пальто из шерсти кашемира. В прихожей остановился около зеркала и неожиданно громко спросил:

– Жена не звонит? Ну, то есть, бывшая.

Прогадалов, стоящий поодаль, скривился.

– Ты чего кричишь?

Фельдшер засмеялся, оглядываясь:

– Мне показалось, ты ещё на кухне. Если будет звонить – от нас приветы и поклоны передавай.

– У неё и без меня забот полно. Дворец. Конюшня. Псарня.

Согласно качая пушистой песцовою шапкой, надвинутой на брови, Эскулапиков изящно подстриженным ногтем сбил соринку с богатого чёрно-бурого воротника и дверь за собой тихонько закрыл – щёлкнул затвор английского замка, заставляя хозяина вздрогнуть.

«Ромка Беженуца вот с таким же звуком передёрнул затвор! – вспомнил Порфирьевич. – И почему не выстрелил, чёртов побратим? Уж надо было делать до конца!»

Ночь навалилась на землю – непроглядная зимняя ночь. Раньше звёзды смотрели в окно Прогадалова, а теперь, когда напротив дома построили какую-то квадратно-гнездовую абракадабру, – ни огонёчка в небе не видать, глазами колотишься в железобетон, ощущая себя замурованным заживо.

По-стариковски шаркая ногами, Порфирьевич прошёл на кухню, закурил и снова задумался о своих друзьях-товарищах, оставшихся в Белоруссии, в Грузии, в Карачаево-Черкесии, на Украине, в Молдове…

И опять перед глазами у него Ромка Беженуца, побратим, поднимается во весь рост. Школа вспоминается, где Ромка отчебучивал прямо на учительском столе – стоял на голове по просьбе одноклассницы, к которой был не равнодушен. Вспоминаются покосы, где Ромка шурудил литовкой на зависть многим сельским силачам. Бронзовый – как памятник самому себе – Ромка стоит на копне, кучерявой башкой достаёт до кучерявых небес, где плывут тёмно-синие тучи, грозящие июльским громобоем. Или вспоминался Ромкин перепляс, умопомрачительный дробарь, каблуками-молотками едва ломающий доски старого сельского клуба и заставляющий гармониста потеть.

Докуривши одну сигарету, Порфирьевич, сам того не замечая, берёт вторую, чтобы снова жадно затянуться, вспоминая Ромку-побратима, и всей своей истерзанной душой, всем своим сердцем искренне желая, чтобы всё у Ромки было хорошо.

Очень хочется верить, что этот забубённый молдаванин на своей родной земле сейчас не ходит в крови по колено с автоматом наперевес, не воюет со своими соплеменниками, разделившимися на «правых» и «левых». Очень хочется верить, что Ромка, так вдохновенно и громко умевший петь русские песни, переболеет золотухой русофобии – распространенной хворобой среди бывших советских граждан, полной грудью хватанувших воздух воли и вседозволи. Очень хотелось бы верить, что он на своём дворе, в кругу своей семьи, своей родни осенним солнечным днём вприпляску давит гроздья винограда – ядрёные, спелые, давит и смеётся, глядя в лазурное небо, где безмятежно летают голуби, ласточки мелькают живыми стрелами. А потом, после работы, пускай он за столом сидит в кругу своих родных или друзей. Розовея и хмелея от молодого искромётного вина, напрягая жилы на богатырской шее, пускай он громко и задушевно песню затянет о вольных цыганах, которые под звёздами и солнцем, как сто и двести лет назад идут по Бессарабии, кочуют и гитары прячут под полой. Пускай процветает Молдавия. И на холмах Грузии пускай себе лежит ночная мгла, которая будет краснеть только от зари, а не от крови. И пускай белый аист спокойно летит над белорусским полесьем. И Украина, сердцу милая, родная Малороссия пускай цветёт и пахнет, как в былые годы. И все другие страны и народы пускай процветают. Неужели нам нельзя спокойно жить на этой огромной прекрасной земле? Неужели нельзя, чтобы мир во всем мире царил?

Старший сын женился без благословения родителей. Нехорошо это, конечно, но теперь подобный фортель – уже не редкость. Мало кто из молодых сегодня по-настоящему верит, что они получают на свадьбе не простое родительское благословение – заступничество Бога получают. Так, по крайней мере, считали в старину.

– Теперь они у нас грамотные, – бухтел Арест Варлаамович, отец. – Что хочу, то ворочу…

Матери тоже было обидно: тишком, тайком сыграли свадьбу и только после, примерно через месяц, сынок известил по телефону.

– Говорит, уезжали куда-то в путешествие. – Мать задумчиво смотрела за окно. – Куда-то в горы. Там связи нет.

– Путешествие?! – возмущался Арест Варлаамович. – Ну, так это же потом, а сначала – свадьба. Связи у них не было. Совести нет. Воспитали сыночка.

– Ну, хватит, разворчался.

– Нет, не хватит! – Отеческий гнев нарастал. – Он получит у меня! И половину… и другую…

– Ты о чём, Арестушка?