Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Слышал. Дед рассказывал. А зачем их на деревья-то набрасывать?

– А как же ты узнаешь, сколько дерево живёт? Молодое дерево, к примеру, нельзя рубить. А старые – поздно рубить.

Надо знать, сколько дереву лет. Вот такая, князь, работа у меня. – Интересная работа. Только тяжёлая.

Старику такое сочувствие пришлось по душе.

– Кольца бросать – это ещё ничего. А вот зверей считать, за птицами доглядывать – ой, морока. Я не жалуюсь, но, знаешь… Устаю как собака.

Степашка засмеялся.

– Деда мой тоже так говорит.

– Ну, а я – кто, по-твоему? Баба? Разуй глаза! Присмотревшись, мальчик ахнул. Так это же – родимый дед Прокопович. Вчера впотьмах Степашка не разглядел, как следует. А теперь – ну, точно, дед. Вылитый Прокопович. И родинка на лбу – между бровями, и седые волосы из ушей растут.

– А я-то думаю, – развеселился мальчик, – почему это, думаю, деда не ищет меня?

– А чего ему искать? Он давно нашел.

За разговорами они перешли на другую поляну. И там длиннобородый Лесовик тоже разбрасывал годовые кольца. Долго разбрасывал. Метко.

Бездонный мешок всё не давал покоя мальчугану.

– Деда! А что за мешок за такой? – Обыкновенный мешок. А в чём дело? – А можно туда заглянуть?

– А чего же нельзя?

Мальчонка осторожно сунул нос вовнутрь.

– Тут пусто! – пробормотал разочарованно. – Пусто.

– Не может быть! Я только что насыпал…

– Кого? Чего?

– Золотых колец. Много-много насыпал, едва дотащил до поляны. – Хитровато ухмыляясь, дед руку запустил в мешок и достал сияющий, искристый обруч, от которого пахло смолой и солнцем. – Во. Как же пусто? Держи.

Мальчик ещё раз попробовал бросить годовое кольцо. Хлопая в ладоши, закричал восторженно:

– Деда! Получилось!

– Молодец! У тебя получилось, пожалуй, даже лучше моего. – А ещё разочек можно?

– Можно, князь! Гуляй напропалую!

Годовое кольцо, высоко взлетевши над поляной, попало на вершину молодой сосны. Вершина засияла. Золотистый свет покатился по стволу и пропал у тёмного комля – необъятного основания.

Работали так – почти до полудня. Сели отдохнуть в тенёк – там лежала старая сосна, поверженная бурей. Торец у дерева был ровненько отпилен – Старик-Лесовик постарался.

– Вот годовые кольца. Глянь. – Он корявым ногтем пощёлкал по дереву. – По этим кольцам можно узнать, когда зима суровая случилась, когда лето выдалось плохое.

– А как ты узнаёшь?

– В такие годы кольца растут по-другому. Если год засушливый – кольцо будет поуже. А если влажный год – кольцо пошире. Биография дерева, можно сказать.

– А что это такое… – Степашка не сразу выговорил, – биография?

– Ну, кто когда родился, когда крестился. Понимаешь? – Понимаю. Не маленький.

Ветер в тишине прошёлся по деревьям, притоптал вершины ближайших сосен.

Дремучий Лесовик поморщился, на небо посмотрел.

– Ох, косточки болят. Наверно, будет дождь. – Старик поднялся. – Значит, надо, князь, поторопиться. Пошли на другую поляну, там ещё маленько поработаем. Тридцать тысяч надо разбросать…

– Колечек? Тридцать тысяч? – Степашка присвистнул. – Ничего себе «маленько».

– А ты как думал? Эхэ-хе! Вот баловство, так баловство!

И зачем я только согласился работать Стариком-Лесовиком? Лучше бы я работал домовым. Лежал бы теперь на печи, дырки надевал на калачи.

Покряхтывая, Дремучий Лесовик поднял бездонный свой мешок, взвалил на спину и потопал через поляну, поросшую молоденькими соснами. Мешок светился на спине – сиял золотыми годовыми кольцами.

И вдруг – сердце мальчика вздрогнуло! – Старик-Лесовик поскользнулся на россыпях ягод, как на желтовато-красной глине. Взмахнул руками и упал. Мешок подлетел, кувыркнулся и на землю ухнул. Раздался приглушенный гром, мешок порвался и из него вылетела молния, озарившая темнохвойную чащу. И тут же над поляной дождь пошел.

Тёплый, редкий дождик напоминал цыпленка – клевал по лбу, по носу мальчика. Он снова с дедом ехал на телеге – сонно морщился, прятал щёки в пахучее сено. В небесах то и дело гремело. Распарывая тучи, огненные стрелы летали по-над бором и жарко отражались в притихшем озере. А следом за огнём над головами – о, Господи, спаси и сохрани! – с неба громоздко валилась незримая, но жуткая громада грома.

Дорога тряслась, как живая. Длинное мокрое тело деревенской дороги испуганно подпрыгивало под телегой. Дыбом вставала зелёная шерсть на обочинах – трава, кусты ершились. Лошадь испуганно ржала – зубы сверкали. Пережидая гром, лошадь приседала на задние копыта, а потом опять покорно тащила телегу, натирала шею мокрым хомутом.

Максим Прокопович накрыл мальчишку телогрейкой, а сверху – старым дождевиком. Вихрастый «князь» расслабился и, улыбаясь чему-то, крепко заснул. Ни грома не слышал Степашка, ни лошадиного ржания. Не слышал, как подъехали к избе, где заполошные куры метались по двору, напуганные вихрем.

Мать из дому выскочила.

– Господи! Да где же вы пропали?

– Да здесь мы, здесь, – ворчал Максим Прокопович. – Не егози.

– А чо так долго?

– Ты его спроси! – Дед мокрой бородой кивнул на внука. Мать руки протянула.

– Давай его сюда.

– Погоди, Маруська. Погоди, я сам! – Максим Прокопович, пропахший дождём и сеном, взял парнишку на руки. Бережно занёс в избу, уложил на кровать, стоящую возле окошка – частые капли по стеклу пощёлкивали.

Потом Максим Прокопович лошадь распряг во дворе под навесом, дал ей сена, похлопал по тёплому боку.

В избе топилась печь, потрескивая жаркими сосновыми дровами. Сушилась одежда.

Дед, садясь поужинать, глазами ковырнул старинный шкаф, который у него назывался «шкапчик».

– Там есть чего-нибудь? У шкапчике. А то озяб. – Он выпил и мозолистой ладошкой грудь погладил. – Ну, Маруська!

Беда с этим князем! Удрал, чёрт его знает, куда! – Максим Прокопович махнул рукой. – Насилу отыскал. Веришь, нет ли?

Спит себе в избушке у Золотого озера. Глаза у матери испуганно взметнулись. – Упорол в такую даль?

– В том-то и штука. – Да как же это он?

– Сам не пойму. Прямо как на крыльях улетел. Ну, князь, носом в грязь! – Дед оглянулся. – Ишь, улыбается. Ну, погоди, проснёшься, дак поплачешь. Я тебе шкуру-то на заднице попорчу, ни одна «Заготконтора» не возьмёт. Довел меня, чертёнок, до белого каления. Бегаю, ищу, запарился. А тут ещё гроза – такие страсти. Я знал, что раздожжится. Лягушки весь день сильно квакали и ласточки низко летали. Знал, да позабыл.

Мария, сидя за столом, что-то хотела ответить. И вдруг в сенях раздался тяжёлый топот, и кто-то впотьмах стал нашаривать дверную скобу.

В избу мужик ввалился, мокрый с головы до ног – ручейки от порога побежали к печке. Это был отец парнишки, мастеровой, занимавшийся «отхожим промыслом», так по старинке говорил Прокопыч. Верхом на лошади промысловик проскакал, бог знает, сколько километров – под грохот грома, под сверкание молний, похожих на громадные топоры, которые почти что перед мордой лошади одномахом срубили вековую сосну, сиротливо стоящую на пригорке.