Николай Гайдук - Романс о великих снегах

– Едет, – с облегчением вздохнул Антипыч, первым прочитавший телеграмму. – Видать, на побывку.

– Ну, слава тебе, господи! – Мать перекрестилась, глядя за окно, где сверкали серебристые ленты ручьёв.

Весна пришла, весна шумела и готовилась травенеть, сиренями цвести, черёмухой. Снега сгорали не по дням, а по часам – так припекало порой. По утрам ещё, правда, погодка суровилась, но в полдень уже пахло оттаявшей землёй, можно было даже загорать в низинах или в глухом заветерье. Птахи в берёзовых колках рассыпали зазвонистый бисер. В лугах и в полях трепетали подснежники. Ветреница шепталась с ветром.

Жарки зажигались в полумгле перелесков. Славное времечко это – весна, жизнь кругом молодеет, шалеет…

Домой Тихоня возвращался окольной дорогой – через поля, через лога. Не торопился. Шагал – как будто по глоточку живительную воду пил из того родника, из которого проистекает понятие Родины.

В избу вошел – цветы в руках дрожали.

– Ой, сынок! – Мать прослезилась, обнимая. – А мы уже не знали, чо подумать!

Тихоня, поздоровавшись, протянул букетик, осыпанный горохом сверкающей росы…

– Это, мам, тебе. Держи.

Елена Ермолаевна ещё сильней заплакала – никогда она от сына не получала подобных подарков.

Приземистый Антипыч, хромой на левую ногу, топтался рядом, точно пританцовывал, разглядывал заматеревшего парня. Затем, дождавшись очереди, он медвежьими лапами смущённо облапил краснофлотца, от души похлопал по плечу, сминая картонный погон.

– Вот молодец! – пробасил. – Ты надолго?

– Да я насовсем.

Антипыч отстранил моряка от себя – в глаза посмотрел.

– Как «насовсем»? Тебе же ещё как этому, как медному котелку.

– Насовсем, – повторил Тихоня и улыбнулся так, как сроду не улыбался.

Мать с отцом переглянулись.

– Ну, проходи, сынок. Чего ты у порога? – Елена Ермолаевна поставила цветы в поллитровую банку. – Мы протопили баню. С дороги-то…

– Хорошо! – И опять он улыбнулся непривычной какой-то улыбкой.

Елена Ермолаевна захлопотала вокруг стола, на котором столько приготовлено – всех моряков с подводной лодки можно до отвала накормить.

– Присаживайся. – Антипыч засопел, открывая поллитровку. – Поешь с дороги. Суток трое добирался? Или четверо?

– Я самолётом.

– Да ты что! – удивился отец и рука его дрогнула, наполняя стопки. – Вот и возьми тебя за рубль двадцать. Прямо как генерал. Ну, давай, сынок, за твой приезд!

– Нет, батя, я не пью.

– Что? – Антипыч брови вскинул. – Ни капли? Во, моряк, с печки бряк. А я так слышал, будто вам на подводных лодках… – отец пощелкал пальцем по кадыку. – Или брешут?

– Полагается, да, – подтвердил подводник, – красное вино каждый день по сто грамм.

– Ну, так, может, за красненьким сбегать? Я хоть и хромой, но по такому случаю на рысях поскачу.

Тихоня опять улыбнулся, необыкновенно ясными глазами глядя на отца, на мать.

Улыбка была у него чудная какая-то, будто блаженная. Хотя, в общем-то, бравый матрос из него получился. Шикарная форма отлично сидела – всё подогнано, всё подтянуто. Плечи подводника заметно раздались – косая сажень. Лицо его, когда-то упитанное, кругленькое, стало угловатым, мужественным. Чёрные усики – словно две стрелки на щекастом циферблате.

Всё как будто хорошо, но, тем не менее, что-то смущало.

А что именно – сразу-то и не угадаешь. Может, синевато-багровый тонкий шрам на переносице? Так это мелочь. Или, может быть, рука, правая кисть, будто насквозь пробитая чем-то или прострелянная посередине, а потом узловато зажившая. Но только и это, наверно, было не главным, хотя не прошло незамеченным. Главное – это глаза. Глаза Тихони – как подменили. До службы смотрел нелюдимо, с какими-то крапивными колючками, с недовольством. А теперь в глазах сиял спокойный, глубокий свет.

Застолье сгоношили ближе к вечеру. Друзья пришли. В доме стало празднично, светло и звонко. И молодёжь, и старики – разгоряченные, раскрепощённые – бойко балагурили, песни пели, радуясь возвращению моряка-земляка. Но больше всех был рад он сам.

Трезвыми, счастливыми глазами он оглядывал застолье – всех ли имеется что выпить и что закусить. И при этом подводник поминутно улыбался то одному, то другому, прямо-таки ослеплял добродушной улыбкой.

Школьный приятель, не попавший в армию из-за какой-то болячки, скоро захмелел и забухтел:

– Ты что-то рано пришел, ты же вроде должен был…

– Всё, что должен, я уже отдал нашей Родине, – улыбчиво сказал подводник, потрогав синевато-багровый тонкий шрам на переносице.

Утерев слезу, Елена Ермолаевна погладила сына по голове. – Гляди-ка, – заметила, – уже поседел.

– И посидел, и постоял, – отшутился он, – там всякое бывало.

Друзья рассматривали морскую раковину, величиною с конское копыто. Попеременно подносили к уху – слушали призрачный прибой. Тихоня показывал фотографии из дембельского альбома: закаты и восходы над морскими просторами; боевые корабли, подводные лодки; берег бухты Золотого Рога. Друзья, восторгаясь, приставали с вопросами по поводу службы.

– Далеко ходили-то? Глубоко? Тяжело, поди? День и ночь без солнца, без земли.

– С непривычки-то оно, конечно, – Тихоня был сдержан в ответах. – Там давление сильное и постоянно растёт – через каждые десять метров. Так что, если мы ушли на километровую отметку – там уже давит все сто атмосфер.

Много это или терпимо – сто атмосфер – за столом не знали, но возбуждённо гомонили, головами качали и дальше расспрашивали подводника. И всякий раз Тихоня делал отвлекающий манёвр: начинал рассказывать что-то интересное, но не имеющее отношения к службе. Так, например, народ, сидящий за столом, узнал, что солнечный свет под водой становится сине-зелёным. В морях и океанах свет можно увидеть на глубине в пределах километра, а дальше – полный мрак. Узнали также новость про Тихий океан – самый глубокий мире. Великим не зря называется – четыре километра триста метров. За ним идёт – Индийский. Потом – Атлантика.

За столом в тот вечер был редкий гость – Михаил Горюнов, мужик немолодой, угрюмо-испечаленный. Он приехал из соседнего селения. Несколько лет назад у Горюнова сына призвали на флот. Парень попал на подводную лодку и домой не вернулся.

Выбрав удобный момент, когда Тихоня вышел по маленькой нужде, Горюнов подождал посредине двора, а затем спросил:

– Ты что-нибудь слышал про нашу подводную лодку «К-129»?

– Нет. А что это за лодка?

Горюнов не поверил, вздохнул:

– Ну, понятное дело – подписка.

– Какая подписка?

– На газеты и журналы. На «Мурзилку», например. Тихоня уже знал о пропавшем сыне Горюнова и потому с сожалением посмотрел на седого, горем подломленного человека.