Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Развиднелось; я разглядел унылый лес — и людей. Серое утро отошло в поля. А в вышине снова засвистело — снова понеслась на землю вьюга. Над вершиной пологого холма поднялся туман, но это был взметенный снег. Ледяное чудовище — зима — затевало новую пляску. Поначалу ребята смотрели на все довольно бодро, как бы говоря: «А ну, кто кого?!» Но за эти несколько часов усталость угнездилась у них в глазах и в суставах.

Впереди был поворот, за ним прямая дорога к Броду, откуда мы выехали давным-давно. Было уже позднее утро, когда мы одолели дорогу между откосами.

Зедник озабоченно глянул вверх и, вроде он совершенно равнодушен к собственному подвигу, утомленно сказал:

— И что это Рудную построили так далеко от Брода?

Все засмеялись. Мы еще раз задним ходом проутюжили дорогу меж откосов и еще раз вперед, по направлению к Броду. У леса опять развернулись, повели за собой машины со смесью — они как раз подоспели. Мы набрасывались на сугробы как бешеные псы, рвали их в клочья, и временами только синеватые облака выхлопных газов показывали, где мы работаем. То был бесконечный день, но никто не дезертировал. Наконец вернулись в Брод.

Я спрыгнул на мостовую, потянулся. Шел восьмой час вечера. Все тело у меня было словно разломано на тысячу кусков. Ребята ушли поесть. Я прогулялся по площади.

Горели фонари. Проходы в снегу, сделанные нами, еще не замело. Приятно мне было пройтись по ним. Увидел трактир, зашел.

Прокуренное помещение с низким потолком — таких множество в здешних краях. Летает между столиками официант, галстук-бабочка. За стойкой двадцатилетняя девица со скуки грызет ногти.

Официант принес на соседний столик гуляш с кнедликами. У меня прямо желудок свело, я заказал то же самое. Принесли вполне приличную порцию.

Я выпил кружку пива и попросил вторую. Кто-то прислал мне большую рюмку рому. Я влил его в пиво, очень вкусно получилось. Жизнь опять начинала мне нравиться.

Весь день я думал об одном — о Рудной, о затерянных, отрезанных снегами людях и о прессе, ожидавшем нас. Все виделось мне в абсолютно черном свете, и вовсе не хотелось после всех лет и зим, проработанных в управлении, услыхать от кого-нибудь, что я бездарный руководитель.

Но теперь мир снова начинал мне нравиться, и, чтобы укрепить в себе это чувство, я заказал еще пива и стал ждать, не пришлет ли мне кто-нибудь вторую порцию рому.

Оглядев зал, я, к своему изумлению, увидел старого Макса. Он улыбался, как всегда, с какой-то робостью, которую тщетно пытался замаскировать. Макс сдержанно помахал мне рукой.

— Как дела, почетный гражданин? — поприветствовал я его.

Он обнажил в улыбке вставные зубы и тоже выпил. Улыбка у него была добродушная.

— Мы с вами не в моем кабинете, не у карты дорог, мы в заснеженном Броде, — сорвалось у меня с языка.

— Я рад, что встретил тебя, — сказал он, прихлебывая пиво.

— Не хотите закусить?

Он отрицательно махнул рукой. Я все еще не понимал, зачем ему понадобился, причем до такой степени, что он даже явился за мной в Брод.

— У вас все в порядке? — спросил я.

Новый взмах руки.

Я заказал две рюмки рому, и, когда мы их выпили, старый Макс заказал еще две.

— Где вы будете ночевать, Макс?

— А, у меня повсюду куча приятелей среди дорожников, — улыбаясь, ответил он.

Старик вроде уже слегка захмелел, однако на душе у него явно было не так хорошо, как у меня. Он все озирался, будто ждал кого-то.

Со своих мест мы видели двери туалета. Двери эти скрипели.

— Надо бы смазать, — заметил я.

— Надо…

Я сказал насчет дверей официанту, когда тот принес нам две — недолитые — рюмки рому. Официант согласно кивнул, но куда-то пропал. Я стал следить, придет ли кто-нибудь смазать петли, но никто так и не появился.

Было довольно поздно, когда мы ушли из трактира. Снег хрустел под ногами. Мне почему-то было приятно, что он хрустит под моей тяжестью.

От жгучего мороза я пришел в себя. На душе было покойно. Верхнюю часть площади освещал единственный фонарь, по углам залегла темнота.

Старый Макс потащил меня дальше по улице, к дому одного из своих приятелей.

— Не понимаю, почему он не зашел в трактир, — бормотал на ходу старик, придерживая меня за плечо.

Я позвонил. Очень нескоро в окне показалась женская голова в ночном чепчике. Макс назвался.

Последовало смущенное покашливание. Женщина отошла от окна и заговорила о чем-то с мужем — я явственно слышал перебранку или, если выразиться помягче, оживленный обмен мнениями.

Полчаса торчали мы под этим окном и успели основательно продрогнуть.

— Это мой старый друг, — смеясь, шептал Макс. — Мы с тобой отлично у него выспимся. А утром он еще покормит нас, вот увидишь.

Дверь наконец открыли. Друг пожелал видеть Макса, Макс по-братски обнялся с ним, махнув мне — входи, мол.

Однако они еще довольно долго договаривались, стоя на пороге. Я расслышал только обрывки фраз, что-то насчет последнего автобуса в Дроздов, который уходит через полчаса.

Но у меня и в мыслях не было уезжать по какой бы то ни было причине. Я уже совсем очухался и мог рассуждать трезво.

Старый Макс оторвался от своего друга и подковылял ко мне.

— Вот по приятелям езжу, — просипел он. — Ты понятия не имеешь, какая у нас была компания. Если хочешь, можешь пойти к нему со мной.

А друг, дрожа от холода, без всякого энтузиазма смотрел на пошатывающегося Макса. Тот говорил громко, и друг все слышал.

Я простился с ними, помахав им рукой, и пошел, сильно топая по снегу, словно мстил ему.

Приятно, однако, было услышать, что автобус ходит по расписанию. «Молодец, удержал сообщение с Дроздовом», — мысленно похвалил я Обадала.

Минут пять ходьбы — и я согрелся. Старый Макс ездит по людям, которых когда-то знал. А они его не навещают, даже если он их пригласит. У него навязчивая идея, что когда-то он был важной персоной. Множество народу чем-то ему обязано.

Вдруг я прямо похолодел: не мог вспомнить, расплатился я в трактире или нет. Возвращаться не хотелось — потом выясню…

Однако долги свои следует платить тотчас же. В этом я твердо убежден. И я повернул обратно, потащился по снеговым окопам. Окна трактира уже погасли. Кто-то запирал высокую деревянную входную дверь. Я навалился на нее, скрипнули петли. В щелку выглянул пиколик [2] 1 От «piccolo» (итал.) — маленький, так называют мальчиков, учеников официантов. в майке. Пар шел у него изо рта. Мальчик побежал к черному ходу, призывая какого-то Альберта.

Появился Альберт — все в том же белом пиджаке, который теперь действительно казался белым, но уже без бабочки. Он возбужденно замахал руками у меня перед носом, стал кричать, что уже собирался жаловаться на меня в милицию.