Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Божена приближается с Каролом к педагогическому факультету и чувствует, что делает это больше по уговору и обязанности, чем по собственной воле. Ее мало интересует, зацепится ли она за институт хоть мизинчиком. Карол старается не проявить ни малейших признаков колебания. Уж он-то знает, куда и к кому толкнуться. Божена может спокойно на него положиться. Настоящий мужчина не рассуждает, а действует.

Но когда в коридоре второго этажа они нос к носу сталкиваются с Имрихом Земко, уверенность Карола мигом улетучивается. Черт побери, этого он никак не ожидал… Что, если девчонка сдрейфит и проболтается? Глупо, фу, как глупо!

Однако Божена вполне оправдывает его доверие и вчерашние похвалы. Все происходит стремительно. Карол вроде бы как случайный спутник, проводивший знакомую девушку к брату.

Короткий испытующий взгляд Имриха неприятен. Карол читает в нем невысказанные резкие вопросы: что у тебя с ней? Почему именно ты ее привел? Когда вы встретились? Но тут вмешивается Божена, и разговор ограничивается двумя-тремя беглыми фразами. Все скрыто под гладкой поверхностью приличной беседы, и Каролу почти не верится, что дальше он может идти по коридору один, без Божены. Просто-напросто вручил ее брату, избежав каких бы то ни было намеков и осложнений. Только самую малость расстроен, что не успел с Боженой ни о чем договориться.

— Ну, хорошо, — сдержанно говорит Имро, когда они остаются одни. — Ты тут со вчерашнего дня, ночевала в общежитии. К нам зайти не пожелала… Твое дело.

— Я хотела сегодня, — смущенно мямлит Божена. — Вчера встретилась с девочками из общежития…

— И нашла себе хорошего советчика! — усмехается Имро, покачав головой. — Брат тебе не нужен, его ты сбросила со счетов. Кто знает, чего наговорил тебе обо мне этот преуспевающий молодой человек…

— Ничего не говорил, честное слово! Я его только что встретила…

Божена чувствует, как ее лицо начинает складываться в гримасу малого ребенка, собирающегося заплакать. Пытаясь удержаться, она застывает с некрасиво выпяченными губами. Имрих делает вид, будто спешит и ничего не заметил.

— Так… — Он смотрит на часы. — В полдвенадцатого можем встретиться перед факультетом. А сейчас у меня дела, — подчеркивает он последнее слово. — Так что погуляй пока по городу. Зайди в кондитерскую или еще куда…

Он старший брат, который не приказывает, а только советует. Когда они расходятся в разные стороны, по ее телу разливается теплая волна благодарности. От внезапно нахлынувшего чувства доверительной близости к родному человеку, от чувства, которого она давно уже не испытывала, Божена даже как-то слабеет.

Она спешит поскорее уйти с факультета, словно опасаясь, что Карол вернется, а Имрих заметит — она не знает, как и откуда, но наверняка заметит, — что он снова к ней подошел. Не останавливается, пока не оказывается достаточно далеко и не обретает полной уверенности, что никто к ней не подойдет.

Потом гуляет, долго сидит в кондитерской над пирожным и лимонадом, неторопливо прохаживается перед витринами. Это утомляет, доводит до отупения. Прогулка кажется бесконечно однообразной. Божена идет только для того, чтоб только не стоять и как-то убить время. Она пытается угадать, что ей скажет Имрих, но в голову ничего не приходит, уцепиться не за что. Он может шпынять ее как угодно, однако нынешний день с лихвой перекрывает все события последних недель. Что же ей теперь делать?

Вдруг Имро отправится к Каролу и спросит у того напрямик? Вероятно, он кое-что учуял… Минуту она держится этой версии, потом решительно ее отбрасывает. Нет, Имрих так никогда не поступит. «Имро — человек с характером», — рождается в ее голове фраза, точно залетевшая с какого-то плаката или из радио. Часто говорится: он человек с характером, вот и Имро — человек с характером. Имро — личность, а когда кто-нибудь личность… Слова начинают путаться, спотыкаться, мешая друг другу, но брат неотступно маячит где-то перед ней. Не прикасаясь к земле, плывет по воздуху, застывший, приподнятый над серым асфальтом.

Божена несет его перед собой, идет за ним следом, а подумать о себе почти совсем не может. Я слабая, я слабая женщина. Тут, в городе, проявила такую слабость, что из девушки стала женщиной. Она не в силах сдвинуться дальше этого голого факта, этого ощущения, какой-то голос нашептывает ей, впереди еще так много забот — их столько, что оставаться слабой женщиной никак нельзя. А коли так, она не может внушать себе, что она слабая. Этак еще больше ослабеешь, и будет очень плохо, ну да, по-настоящему плохо, так что об этом лучше и не думать.

К зданию факультета вернулась ровно в половине двенадцатого. Имрих вышел сразу же, и с первых слов на нее повеяло бодрящей, хорошо разыгранной беззаботностью. Божена приняла ее охотно, с молодым легкомыслием. Искренне обрадовалась приятной легкой беседе, когда можно отвечать бездумно, не взвешивая каждое слово. Ты мне — я тебе, перебрасываемся легко перелетающим от одного к другому разноцветным мячиком, и каждый вовремя его отбивает. Можно не бояться, что он упадет наземь и игра будет испорчена.

Так они прогуливаются, словно ничто их не тяготит, и полдень распростерся перед ними, как гигантский луг. Говорят о себе. Заботы не исчезли, но сейчас не давят и не мучат. Со стороны может показаться, будто брат и сестра хвастают ими друг перед другом, потому что их энергия и молодая жизнеспособность все одолеют, ничего не побоятся.

Во время обеда в ресторане им еще удается сохранить этот тон. Потом у обоих словно бы кончается завод, наступает короткое молчание, в котором — Божена прекрасно чувствует — все вдруг тяжелеет. В первый момент ей кажется, что это лишь следствие переполненности желудка, после обеда нужен отдых, человека охватывает вполне естественная, сладостная усталость. Однако взгляд и слова Имриха заставляют отбросить такое предположение.

— Пойдем к отцу, — произносит он, точно подтверждая давнюю договоренность.

— Я же была вчера, — поспешно напоминает Божена — мол, не забыла первейшую свою обязанность.

— Я тоже, — очень спокойно продолжает Имрих, — после тебя…

Это прозвучало так, словно он ее контролировал и выяснил нечто ускользнувшее от нее, ей неизвестное.

— И что? — вырывается у Божены.

— Да ничего… Похоже, хирургам с ним делать нечего. Надо перевести его в терапию. Там уж выяснят все окончательно…

Слова брата успокаивают, но Божена чувствует: осталась какая-то недосказанность, самое главное умалчивают, думая при этом: как же ты не знаешь? Почему не расспросила? Она не умеет скрыть неуверенность, хотя говорят лишь ее глаза и что-то мелькнувшее в выражении лица.

— С ним лучше, чем думали поначалу, — продолжает Имрих. — Ну… — он сжимает губы, выразительно смотрит на Божену, — говорили мы и о тебе…