Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Полежи. — Он заставил ее снова откинуться на подушку скорее словами, чем движением руки. — Еще без четверти семь.

Карол осыпал ее лицо легкими поцелуями. Он прикасался к ее душистой гладкой коже, не понимая, что Божене мешает наступление дня, присутствие незнакомых людей где-то внизу, на тротуаре, мешают мать, которая уже кормит самых маленьких телят, отец в больнице и брат в его квартире. Каждый чем-то занят, и опущенное жалюзи в комнате Карола их не сдержит, не заставит спать.

Не спали и они двое в сумраке, уже возвещавшем новый день. Наверное, еще и поэтому она не хотела близости Карола, но не нашла в себе сил вскочить с постели, подтянуть жалюзи — и Карол добился своего.

— Зачем ты это делаешь? — Божена открыла глаза, в ее пылающем взгляде беспомощный страх, смешанный с постыдным сознанием вины, — она чувствовала себя соучастницей того, что сейчас держало ее в своей власти и чему подчинялось ее тело.

— Я тебя очень хочу, — рвались из его горла слова, сопровождаемые доселе неведомым ей животным дыханием, и это невольно возбуждало и ее. Она закрыла глаза. Пришлось сдерживаться, чтобы и в ее горле не открылся клапан, за которым таятся такие же слова и звуки. Лишь раз у нее вырвался короткий резкий вздох, точно всхлип, смесь боли с удивлением, неожиданно ее пронзившим.

Тишина и неподвижность, в которую ее наконец ввергла мужская властная воля Карола, не принесли облегчения. Божене казалось, что она в яме, упала туда, словно камень с высоты, и голова трещит от сумятицы оставшихся в памяти отрывочных впечатлений. Рядом с ней отдыхает человек — тут уж ничего не поделаешь, но одновременно она готова бежать от него, бежать без оглядки.

«Что с нами будет, Карол?» — хочется ей крикнуть. День за окном, будто судья, заглядывает в комнату, и жалюзи уже не способно что-либо от него утаить. «Что будет со мной?» — это самый насущный и самый мучительный вопрос. С одной стороны Карол, с другой — немилосердно трезвый день, от которого не скроешься. Карол повернулся к нему спиной, отдал Божену на его милость. Делай, что хочешь, думай, что хочешь, отдыхай, пока есть время…

Остаться тут она не может. Минутная бездумная лень — лишь краткое забвение. Карол пойдет в институт, его ждет работа, обязанности, а как же она?..

Перед Боженой неожиданно разверзлась пустота, ничто ее не ждет, ей нечему подчиняться. Если бы сегодня же ей сказали, что она принята на педагогический факультет, — и это было бы лишь началом, которого, помимо всего прочего, нужно еще долго ждать. Время течет неизмеримо медленнее, чем вчера днем или минувшей ночью. Бежала, бежала — и вдруг остановилась… Надо оглядеться, куда идти дальше обычным шагом.

Ею овладевает нетерпение. Умывается первой, одевается и ждет, пока Карол придет на кухню. Разговаривают мало. Вот чай, вот сахар, хлеб довольно черствый. Масло… Его маловато, но на двоих как-нибудь хватит. Черствый хлеб с маслом вкуснее. Если б я знал… Не успел сделать покупки, сегодня надо будет позаботиться.

Божена проголодалась, но хлеб с маслом ест через силу. Заскочим по дороге в буфет или молочный бар, время есть… Карол порядком-таки растерян. Девушка наблюдает за ним — что же ей еще остается? Все так деловито и торопливо.

— Что ты на меня смотришь?

На его губах мелькает улыбка, но и она не прогоняет туч с лица Божены.

— А разве нельзя?

Тряхнув головой, девушка морщит лоб и еще внимательней рассматривает мужчину напротив.

— Ты устала…

— Есть от чего!

Божена решительно поднимается из-за стола, не сидеть же тут неподвижной мумией, этакой жертвой, вызывающей жалость. Вот она сейчас покажется ему вся, с нарочито выпяченной грудью. Глянь-ка: меня не убыло! Я знаю, чего стою, и принадлежу только себе…

Поднялся и Карол, погладил ее по щеке.

— Ну-ну, не воспринимай все слишком трагически.

Божена протестует глазами, чуть приметным движением головы: это я-то воспринимаю все слишком трагически? Ошибаешься. Вовсе нет! Если бы она сейчас заговорила, ее слова были бы злы и агрессивны. Но она, хоть и чувствует себя оскорбленной, этого не сделает, это не в ее натуре и привычках. Хотелось только спросить, по-девичьи искренне и немного наивно: «Карол, я хотела бы знать, кто мы теперь друг для друга, что с нами будет?»

Так бы и сказала: «с нами», а не «между нами», хотя это «с нами» и приобретает какой-то роковой оттенок. Скажи она «между нами», он бы мог решить: ага, уже вешается на шею, уже мечтает о помолвке, а то и о свадьбе. Но Божена хотела только услышать от человека, который старше и опытней, что он обо всем этом думает. Ждала какого-то объяснения, пусть краткого, но проливающего утешительный свет, всего нескольких искренних слов…

А он сказал: «Не воспринимай все слишком трагически», и этим вспугнул еще не созревшие вопросы. О чем теперь спрашивать? Он хочет, чтобы Божена была обыкновенной, нормальной, как будто ничего не произошло. А может, просто поторопился с ответом, может, так и не думает… Но все равно уже поздно: говорить больше не о чем.

Надо быть нормальной, стараться, чтобы по ней ничего не было заметно, а все остальное подавить в себе, задушить. День не похож на ночь. День победил ее и зачеркнул. Есть вещи, которые принадлежат ночи, день их не выносит, особенно вначале — в часы утренней свежести, трезвого пробуждения. К вечеру он разомлеет, обмякнет и охотно согласится на иные отношения и условия.

Кто знает, так ли это… Первого опыта мало, чтобы возникло ощущение уверенности. Но глаза Божены видят, сердце чувствует, а где-то в мозгу возникает отпечаток мысли, незримый, как годовые круги дерева.

Им по пути — оба идут на факультет, и это связывает их. Карол становится разговорчивым, превращается в хорошо осведомленного провожатого, знатока факультетских и вообще всяческих местных условий. Теперь это ассистент, преподаватель, который ведет свою новую знакомую туда, где он работает и где чувствует себя как рыба в воде. Украдкой он наблюдает за девушкой, за ее походкой, за всей ее фигурой и при этом может не опасаться, что кто-нибудь из прохожих поймет: совсем недавно она принадлежала ему и он был ее первым мужчиной. Шагая с ней рядом, Карол испытывает некое удовлетворение, тайную гордость собственника, которую никто не может у него отнять и которая останется при нем навсегда, даже если то, что было сегодняшней ночью, не повторится…

А Божене кажется: их тайну невозможно скрыть. Карол и она знают о ней, не думать об этом нельзя — и потому они несут ее где-то посередке, каждый с одного боку. Только вообразить: вдруг перед ними встанет мать! На секунду в голове полное затмение: та бы уж наверняка с первого взгляда что-то заметила. Отец, наверное, нет… Он бы заинтересовался Каролом — что, мол, за человек, а на дочь, хорошо ему знакомую, не обратил бы внимания. Материнский взгляд зорче, и потому лучше, что сейчас мама далеко.