Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Мама хотела, чтобы я взяла индейку, — спешит признаться Божена, — а я отказалась. Пойми, как я с ней подойду, ведь…

— Речь не об индейке, это дело десятое. Я и так все устроил! Не бойся, есть еще на свете люди, которые видят во мне не только затюканного неудачника, как считают некоторые мои коллеги. Между прочим, и твой Карол…

— Почему мой? — открещивается Божена, но щеки ее горят. — Я только… Если ты меня с ним видел, это вовсе не значит, что мы…

— Твой или не твой, неважно. Но, судя по всему, он тебе ближе, чем брат. Думаешь, конечно, что он тебе поможет, а я ничтожество, нуль, так?

— Имро, ну зачем…

— Ладно, хватит! — Имрих решительно поднимается из-за стола. — Не будем спорить!

Они выходят из ресторана. Божена идет за братом, лицо ее пылает. Выложить ему все начистоту? Имро умеет молчать, может, что и посоветует…

Но на улице она сразу отвергает только что возникшую мысль. Это ее и только ее дело! Никому она ни слова не скажет! Еще чего не хватало… Брат подумает: вот дурочка, ее ничего не стоит обмануть, а потом она сама же все и выболтает, и вообще — ни на грош самостоятельности. А этого она не хочет. Не хочет и не допустит!

— Так вот, мы с отцом говорили… — снова начинает Имрих, когда они оказываются на тротуаре главной торговой улицы. Собственно, не начинает, а продолжает, перескочив через сказанное ранее, но Божене вовсе не хочется терпеливо выслушивать, что о ней говорили. Через фразу-другую она прерывает брата.

— Напрасно ты говорил обо мне с отцом. Сам ведь знаешь — он все принимает близко к сердцу. Разволнуется, а это ему вредно. Зачем он тогда лечится?

— Представь, он совсем не разволновался. А хоть бы и так, удивляться нечему! Я бы на его месте тоже не мог думать о тебе спокойно. Пойми наконец, он о тебе тревожится! И не только он — мы тоже. Самое худшее, что ты делаешь вид, будто все у тебя в порядке. Постарайся понять положение…

— Ничего подобного, — тихо говорит Божена со сдержанным раскаяньем в голосе. — Мне неприятно не меньше, чем другим… Главное — оттого, что из-за меня так огорчаются родители.

— Вот ты кормишь телят, — произносит Имрих чуть насмешливее, чем хотел бы, так уж случайно получилось. — Разве это решение?

Божена делает еще несколько шагов, потом резко поднимает голову:

— Да! Если хочешь знать — да!

Она говорит на слишком высокой ноте, и голос у нее неожиданно перехватывает.

— Но до каких пор? Скажи, до каких пор?

— Неважно, — упрямо стоит на своем Божена. — С телятами я хотя бы спокойна. Они от меня ничего не требуют, я могу думать о чем угодно. Вот что я тебе скажу, — она говорит торопливо, — я и к вам вчера вечером не пошла потому, что вы стали бы говорить только обо мне. А я не хочу, чтобы меня жалели, чтобы из-за меня не спали…

— Постарайся рассуждать разумно, — пытается урезонить ее брат. — Ведь все наше беспокойство оттого, что нельзя же до бесконечности так…

— Раз я глупая, пускай буду глупая, — снова перебивает его Божена. — Вчерашний вечер мы провели в винном погребке, если тебя это интересует. И мне там было хорошо. Может, ты считаешь, я не имею на это права?

— Имеешь, но ты должна понять…

— Знаю, что должна! Но вы-то не должны все время за меня беспокоиться. Ни ты, ни твоя жена, ни Катка…

— При чем тут моя жена и Катка? — обиделся Имро. — Соображай, что говоришь!

— Прости… Больше я ничего не скажу. Ни к чему!

Они идут дальше. Имро говорит, объясняет, упоминает и педагогический факультет, и возможность ученья там, но Божена словно оглохла. Отвечает одним-двумя уклончивыми словами или упорно молчит. Около больницы вдруг останавливается.

— Не сердись, но сейчас мне идти туда бессмысленно…

— Почему?

— Так. Лучше всего нам с тобой разойтись в разные стороны, хочешь — иди к отцу сам. Об одном прошу — ничего ему не говори!

Не помогают ни увещевания, ни резкие слова. Она упрямо стоит и смотрит куда-то в сторону. Тщетно Имрих пытается ее урезонить, что, мол, она не хочет видеть дальше своего носа, что у нее дурной характер, ведь он желает ей одного лишь добра. С удовольствием помог бы ей и родителям, только и всего… Что-то вдруг нашло на нее, захотелось от всех отгородиться, искать полной самостоятельности.

Когда Имрих взял Божену за руку, та резко ее отдернула. Оставь меня! Пожалуйста, оставь меня в покое! Ничего мне от тебя не надо, неужели так трудно это понять?

И знает: если она пробудет здесь с Имрихом еще минуту, то разревется…

Они расстаются не прощаясь. Божена идет назад. Даже краешком глаза не глянет, что делает брат — пошел ли в больницу или повернул за ней. Ускоряет шаг, лишь бы уйти от него как можно дальше. Смешаться с толпой, чтобы никто ее не увидел и не преследовал.

Божена заходит в универмаг. Бродит из отдела в отдел без малейшего интереса, без желания что-нибудь присмотреть, а тем более — купить. Ходит там никому не нужная. Ей самой это противно, откуда-то из глубины, с самого дна ее души поднимается естественное желание прийти в магазин как другие женщины и девушки — с любопытством и интересом, чтобы за собственные деньги купить себе пуловер, туфли или ткань на платье. Она бы бог знает что дала, лишь бы стоять возле прилавка и подыскивать вещи по своему вкусу.

Потом Божена опять сидит в уголке кафе, сбоку от площади и главной улицы.

Просидела так за чашкой кофе добрый час. Она сосредоточенна и замкнута, подчеркнуто не интересуется окружающими, чтобы никому не взбрело подсесть и нарушить ее одиночество.

Временами, словно невзначай, глянет на входную дверь: не покажется ли случайно Имрих. Порой ей думается, что она даже как будто ждет его, чтобы поговорить иначе, чем на улице. Тихо и серьезно, с молчаливыми паузами, во время которых подыскиваются слова, — ведь столь необычный, столь важный для нее разговор нельзя вести с бухты-барахты.

Имро не пришел, и Божена покидает кафе так же незаметно, как появилась в нем. В этом городе ей больше нечего делать. Осталось одно место, куда она могла бы пойти. Уж слишком мало она здесь пробыла, хочется отдалить отъезд.

Божена не очень размышляет над тем, почему она туда идет, зачем приняла такое решение, медленно и покорно она направляется к новому кварталу, где живет Карол. Может, ее влечет туда сознание, что никто не будет приставать к ней с пустыми и неприятными расспросами, там ей нечего опасаться упреков, это уж точно!

Придет, устало опустится на диван. Вот я и тут, снова тут. Знаю, ты меня не прогонишь, и никому не известно, где я. Пожалуй, я пришла сюда, чтобы спрятаться, хотя как следует и сама не знаю зачем… Возможно, мне нравится твоя квартира, и я хочу себе представить, как бы все тут было, если бы она принадлежала мне. Не нам с тобой, не бойся, — одной мне. Это бы я оставила, а вот это переделала…