Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Я мог ей, разумеется, сказать, что никакой большой любви у меня нет, когда же она наконец могла возникнуть, явился Колман, пригласил Итку Пражакову на святки в Шпиндл, а в феврале еще раз — на субботу и воскресенье… и в понедельник мне на лекции сказал своим сонорным голосом, который слышен даже у доски: «Ты, Алеш, дешево отделался. Характеристику я этой производственнице не даю. Не более как истеричка, перекормленная аспирином».

— Послушай, не поговорить ли нам о чем-нибудь другом? — сказал я, чтоб прогнать тяжелое воспоминание.

— Именно это я хотела тебе предложить, — миролюбиво отозвалась Ладена.

Настала пауза, во время которой я смотрел на Ладену, а Ладена на меня, и оба думали, что ничего-то друг о друге мы не знаем, хотя уж перешли на «ты», раскуриваем вместе одну сигарету и собираемся вступить в законный брак.

Мне захотелось рассмеяться и Ладену успокоить. Первое, что пришло на ум: «Кто старое помянет, тому глаз вон. Не будем ворошить прошедшее…» Но тут я понял, что не так-то это просто. Мне надо было знать о Ладене все — по крайней мере самое существенное; я чувствовал, что вечер наш затянется, а это было хорошо. Это я любил больше всего: пламя свечи и над ним — неразгаданное девичье лицо, поверхность гладкого стекла под пальцами, интимный разговор до ночи… А после — не обязывающее обещание: «Завтра я позвоню!» И в наступившей тишине у нас за столиком я захотел сказать что-то по правде умное, но не придумал ничего и попросил налить еще две рюмки.

Ладена заказала, кроме того, пакетик жареной картошки, и разговор, естественно, переключился снова на академические темы.

Я слушал невнимательно, смотрел на ее руки, на гладенькое горло — она все время запрокидывала голову, когда брала губами лепесток картошки, — движения ее были изящны, а батник с тремя расстегнутыми пуговками делал ее ужасно притягательной, и я задумался о том, буду ли я ее когда-нибудь любить.

Внезапно она насторожилась и спросила:

— Ты что?

— Как что? — комично вытаращил я глаза.

— Глядишь, как землемер.

— А как глядят землемеры?

— Вот так, как ты! Я тебя спросила, почему ты выбрал языки. Чем тебя увлекла именно индология?

— Папа мечтал, что я буду врачом, мама настаивала на техническом — у них в роду все были техники, и мама думала, что я, скорее, в их породу…

— А тут еще дедушка с бабушкой… — осклабилась Ладена.

— Представь себе, именно так и было. Дед органически не выносит докторов. А всяких техников и разных там экономистов пруд пруди. «Берись, — говорит, — за то, чего никто не знает».

— Хм, — укоризненно прищурилась Ладена, — а своей головы нет.

— Ты не форси! — сказал я скучным голосом, почувствовав, что она считает меня недотепой. — Ты-то, конечно, с девятнадцати лет знала: в единой химии твое спасенье!

— Школу я кончила в восемнадцать, а в институт пошла позднее. Сперва проверила свои педагогические данные на продленке, иногда даже подменяла заболевшую учительницу — согласно циркуляру номер тридцать три — и работала техником в Те́плицах.

— Ну, ты герой! А час назад ты, помнится, упоминала об Усти. Что у тебя там мама и так далее…

— Поезда ходят всюду, — отпарировала Ладена, — только не каждый в вагоне учит химию, чтоб сдать наконец трудный вступительный экзамен.

И снова меня охватило ощущение, что она меня принизила, гордая тем, чего ей удалось достигнуть. И было смешно, что я хочу ее в этом разубедить.

— Благодарю за разъяснение, — сказал я. — Я лично в институт попал по блату, поскольку…

Я запнулся, хотел сказать: «Поскольку папа мой главврач», но усомнился вдруг, что превратил отца именно в главврача, а не в директора, и разом отчеканил:

— …поскольку иначе не выходило — Алеш Соботка мог от силы глупо зыриться и выстирать пару своих носков. Так ведь ты думаешь? Именно так?..

Она тряхнула головой, с минуту изучала выражение моего лица — а выражение было довольно глупым, — потом спросила:

— Какое это чувство — считать, что ты понимаешь другого?

Я оборвал ее:

— А ты все хочешь быть умней других?

— Но это ведь, наверное, прекрасно, Алеш?

— Финтишь!

— Нисколько!

Опять мы друг на друга уставились, как два сыча.

Я прикрыл глаза. Я шел по тонкому льду и был для этого не в лучшей форме. И, как всегда, когда решалось что-то важное, начал терять самообладание.

— Ты далеко пойдешь, — сказал я, не думая о том, как примет это Ладена, — ты бойкая, всегда ты будешь знать, что тебе делать. Только смотри не сорвись до времени!

— Буду стараться!

Она, разозлившись, дунула на свечку. И отвела ноги как можно дальше от моих. Потом тихо сказала:

— Эгоист ты.

— Может, попробуешь меня перевоспитать? — улыбнулся я, достал спички и зажег свечу с самым невозмутимым видом.

— К тому же с самомнением.

— Когда выяснилось, что я эгоист?

— После обеда.

— Это почему?

— Ты даже не спросил, свободна ли я вечером.

— А ты была несвободна?

Она не ответила. Опять хотела задуть свечу. Опять разозлилась.

— Я не иронизирую, не думай. Я правда хочу знать, что за дела у тебя были вечером.

— Лабораторные в «Гиганте», и это может обернуться скверно, если я не достану справки от врача.

Я спохватился, что сделал папу главврачом. Сейчас уместно было бы сказать: «Не беспокойся, забежим к нему в виноградскую больницу — и дело в шляпе!» Но папа мой был выездной агент — специалист по обуви и по фарфору. А это было не такое романтичное занятие.

— В таком случае извини, — сказал я.

— Разве что Вишня меня там отметила…

— Кто это?

— Вишня? — улыбнулась Ладена. — Любопытное биологическое явление. Девчонка, у которой в ее двадцать один год не было ни одного пария. Ее фамилия Вишнякова, у нас с ней блок на двоих. Утром Алена гонит меня в душ… Знаешь, во сколько мы встаем? Три дня в неделю в пять часов утра. В шесть выезжаем, около семи на Прашняке…

— А завтра? — вдруг пришло мне в голову. — Когда вы завтра выезжаете?

— Завтра мы дома — у ребят военная подготовка.

— Сколько девчонок у вас на курсе?..

— Четыре… Собственно говоря, три. Я для ребят уже свой парень.

— Почему?

— Те три — новенькие, пришли только этим летом, а я с ребятами от самого начала. За это время они так ко мне привыкли, что ходят жаловаться на своих девчонок…

— Ну, а Алена… Вишня? — любопытствовал я.

— Она на другом факультете.

Я неожиданно приревновал ее к этим ребятам. Но главное — меня задело, что Ладена даже не поинтересовалась, сколько девочек у нас на курсе. Она бы поразилась, сколько их сидит на лекции.

— Я вижу, все на вашей бесподобной химии необычайно! — сказал я с ехидцей.

— Ну хорошо, что ты хоть это видишь, — ответила она мне в тон.