Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

А потом попросила:

— Возьми у кельнерши мне содовой. Побольше и похолодней.

— Будет исполнено. Только сперва скажи, куда бы ты пошла с молодым человеком, привыкшим спать ложиться очень поздно, если бы это было в Усти?

— Чего ты приплел сюда Усти?

— Просто представилось, как ты жила там в шрамековском возрасте… [9] Намек на роман известного чешского писателя Франи Шрамека (1877—1952) «Серебряный ветер» (1910), герой которого переживает трудности переходного возраста.

— Много ты хочешь знать — это мне представляется.

Я поскорей заказал содовой и начал думать о тех нескольких минутах, когда мы будем расставаться где-нибудь на островке трамвайной остановки среди мостовой, и смутно чувствовал, что именно сейчас надо что-то сделать, чтобы отдалить эти минуты. Ладена уже дважды взглядывала на часы. Тому, что ее тянет в общежитие, я не верил; с другой же стороны, ей вполне могла не понравиться идея начать со мной поход по пражским погребкам. А на дворе лило. «Помочь тут мог бы разве только дед», — пришло мне в голову. Для этого потребуется, правда, звонить маме. Пока же было очень хорошо: я держал Ладену за руку и чувствовал себя на верху блаженства. Когда Ладена улыбнулась мне, я вспомнил Колмана, опять поглаживал мягкие кончики пальцев — только кончики пальцев, не более, — и уже стал прикидывать, что скажу маме, и было безразлично, что ей ни наврать, потому что я знал: все, все на свете ерунда в сравнении с Ладеной… Я медленно поднялся и дошел до телефона.

Мне повезло. Раздался мамин голос.

— Ничего не происходит… — стал я ее успокаивать. — Вот в этом-то как раз и дело. Ондроушек заболел. Но нам сообщили только в середине дня. Ты меня слышишь? Конечно… будет принимать. Только не раньше понедельника.

Потом я стал вздыхать. Не знаю почему, но мне ужасно нравится быть жертвой.

— Приятного тут было мало, — сказал я, — но, в сущности, нет худа без добра… Почему? Теперь мы с Ладей и Томашем опять навалимся на книжки — и в понедельник бьем наверняка. Решили заниматься до ночи. Поэтому я и звоню…

И сразу предложил:

— Может, ты позовешь дедушку к нам? Вы все равно с Марцелой собирались делать генеральную уборку. Он мог бы присмотреть за Иткой…

С минуту было тихо. Я уж подумал, нас разъединили. Мама не торопилась с ответом. В запасе у меня, однако, был еще один козырь:

— А может, мы с ребятами приедем к нам? Без них я заниматься не могу… Конспекты у нас общие на троих… Понятно, ключ у меня есть, — повысил тут я голос, чтоб сломить сопротивление мамы.

Затем внес предложение:

— Марцела может заехать за дедом на машине. Она ведь плачется, что из-за Итки по неделям не выходит из дому… Один раз можно что-то сделать и для брата, правда? И вообще, с тех пор как она вышла замуж, буквально негде положить учебник…

Тут я был прав, и мама это понимала. Она еще попросила дать о себе знать завтра, главным образом из-за отца, и поинтересовалась, откуда я звоню.

Я сказал, что мы все готовимся у Лади в общежитии, но после девяти нас будут выгонять, и мы оттуда двинем прямо к деду. Добавил две-три фразы и повесил трубку. Что делать! Ложь была необходима, когда-нибудь я расскажу маме всю правду. С минуту я еще успокаивал свою совесть. Потом сомнамбулической походочкой блаженного вернулся к столику и, взяв Ладену за руки, зычно провозгласил:

— Ставим последнюю пластинку — и айда!

Она пожала плечами и закашлялась.

— Это от холодной содовой, — заметил я, когда она уткнула нос в платочек.

Запястья у нее были детские, гладкие и худенькие.

— Куда ты хочешь идти?

— Это зависит от тебя, — сказал я. — Если ты не собираешься поужинать с кем-нибудь другим, то у меня есть несколько предложений.

— Я не собираюсь ни с кем ужинать, потому что у меня течет из носа и стынут ноги. И я считаю просто безобразием, что это происходит в день нашего знакомства, — сказала она и склонилась над сумочкой.

А я в эту минуту, сам того не ожидая, наклонился и поцеловал ее в голову, будто поставил точку в конце фразы.

Ладена тряхнула своей рыжей гривой:

— Кому ты звонил?

— Маме. Все уже устроено…

— Что устроено?

Я посмотрел на нее и сказал:

— Завтра пятница, а в пятницу, насколько мне известно, в институт ты не идешь — вот, исходя из этого, я все устроил.

— Слушай, ты меня не разыгрывай! — нахмурилась Ладена. — Дома у меня — недочитанная Дурасова, а Вишня приготовила спагетти.

— Надо ей позвонить, это элементарно, — сказал я. — Молодежь все может понять.

— Что она должна понять?

— Изменившуюся политическую обстановку, мерзлячка. Сообщи ей, что сегодня вечером ты должна продолжить со мной затянувшийся интимный разговор.

Вместо ответа она вытащила зеркальце. Молча, несколькими взмахами напудрила нос и протянула мне гардеробный номер. Пока я брал пальто, Ладена звонила по телефону. Я накинул полушубок и подошел поближе к аппарату.

Ладена была теперь в новом амплуа. Я слышал, как она морочит Вишне голову:

— …сегодня, Аль, кровать будет свободна — так что если кому понадобится… Ясно… Я с Гонзой Надворником. Знаешь, который играет в «Молодежном»?..

Я повернулся спиной к телефону, пошел обратно к вешалке и стал смеяться.

И смеялся еще и тогда, когда подавал Ладене пальто.

— В чем дело? — подняла она брови.

И у нее в лице была бесшабашная веселость, будившая во мне определенные воспоминания.

Вместо ответа я обхватил ее рукой за талию, стиснул покрепче, так мы вышли в ночь.

Довольно долго мы шли молча. Я намеренно повел Ладену через Кампу. В парке тянуло мокрой травой. Палые листья, проржавевшие, затоптанные, слепившись, лежали между опустелыми скамьями, как грустное приветствие ушедшего года. Слабая, но холодная морось студила мне голову, и стало вдруг приятно держать Ладену за руку, слышать звук наших шагов и смотреть через голые ветки на дальний берег, который был мне очень хорошо знаком. Была в этих местах плотина… Она всегда вот так шумела по ночам. За несколько дней до выпускных экзаменов три года назад здесь утонул один парнишка. Я видел, как его искали на лодках, и все говорили, что он прекрасно управлялся с байдаркой. Думает ли кто-нибудь о нем, как я, когда иду мимо плотины? Больше всего я думал о нем сегодня утром, но страх перед Ондроушеком давно рассеялся. Прошло каких-то несколько часов — а по спине уже не бегают мурашки, и хорошо мне, как до этого еще не бывало. Все потому, что я раз в жизни проявил отвагу. Сделав такое заключение, я начал снова думать о Ладене и в тихом парке под далекое гуденье города представил, как мы с ней заказываем карточку: Алеш Соботка с супругой Ладеной сообщают… Потом стал рисовать себе вечер, который меня ждет, и Ладена казалась мне не похожей ни на одну из девчонок, которых я знал. А от этого было тревожно, потому что я ни в чем не был уверен — даже не знал, найдется ли у деда кусок порядочного мыла и зубная щетка для Ладены. Она закашлялась, и я к ней повернулся с видом человека, в чем-то уличенного. Ладена зябко ежилась в своем пальто, волосы намокли, руки закоченели. И я ей предложил выпить кофе в забегаловке на Малой Стране, а после девяти ехать наверх.