Мирослав Рафай - Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Поднялся холодный ветер, стал задувать снегом в лицо. На шоссе уже намело сугробы, я начал прыгать через них и радовался, что не надо мазать поредевшие волосы помадой, как бармену Халупе, и, находясь весь вечер при гостях, следить еще, чтобы жена не закрутила с кем-нибудь. Тут я рванул вперед с такой ретивостью, что чуть не выронил бутылку. А если бы и выронил? Подумаешь! Ко мне вернулось радостное настроение этого утра — я снова стал внушать себе, что шансы мои у Ладены очень поднялись. Ведь, чтоб лечить простуду в постели другого человека, необходимо чувствовать к нему особое доверие. Степень доверия, оказанного в этом случае Ладеной, невольно придавала мне отваги и уверенность в себе.

Но я стал, видимо, способен и на кое-что другое. Никогда не подумал бы, что во мне ни с того ни с сего проснется совесть и появится желание заниматься. Чем гуще становились сумерки, тем безмятежнее посапывала Ладена — а я поднялся в свою комнатку, разложил на столе литографированные лекции и конспекты, со вчерашнего дня находившиеся у меня в портфеле, и начал повторять все по второму заходу. У меня привычка учить вслух, а когда вслух читаешь, это вызывает жажду — и я попеременно то пил минеральную, а то сходил на кухню делать себе кофе. Но ни шаги по лестнице, ни громыханье у плиты ни на минуту не прервали сна Ладены. Я слышал, как она, не просыпаясь, несколько раз заходилась кашлем и снова воцарялась гробовая тишина.

Меня это особенно не удивляло — я знал двух-трех ребят, сон у которых был настолько крепок, что они могли бы спать даже на тракторе, когда он едет, — но ближе к ночи это стало меня раздражать. Ладена все-таки могла бы проявить немного доброй воли и вытащить в конце концов из-под перины свои ноги. Что думает, вообще-то говоря, эта девчонка? Пришла сюда, чтоб выдуть ведро чая и отоспаться после очередной гулянки? К тому же мне хотелось слышать ее голос, да и рискованно было откладывать так тщательно вынашиваемую игру на очень долго: уровень интереса мог бы начать падать и сойти на нет. Но что мне было делать, если Ладена спала так непробудно, что не слыхала даже джаз перед полуночью. Хотя я повернул колесико приемника под самым ее ухом.

Мечты вообще не более как глупость.

Переодевшись в пижаму, я пошел чистить зубы.

За много лет впервые даже не взглянул на себя в зеркало, а думал о Бальзаке. Единственный писатель, кому верю. Как это он сказал? Женщина гениальна только в лицемерии…

Потом я потушил везде свет и забрался в кровать, рядом с Ладеной. Темень и странная атмосфера пустоты, царившая в комнате, разбередили во мне воспоминания о всех девчонках, с которыми я был или хотя бы мог быть в своей жизни близок. Но результат подсчета получился странный, поскольку сильный перевес брали те, с которыми я мог быть, но в действительности не был. Пришлось признать, что ни один сенсационный экземпляр мне не попался, исключая Ренату — черт, и зачем я тогда лез из кожи, если она явилась на свиданье, только чтобы извиниться за подругу? Уже сквозь сон я сообразил, что у Ренаты одно лицо с Ладеной и обе они рыжие. Потом увидел, что качу с обеими в карете, карета чуть подрагивает, а на козлах, засучив рукава, сидит пан Халупа, бармен из «Белого льва», и поглядывает со злорадством, — перед нами институтские ворота… я хочу пану Халупе крикнуть, чтоб остановил: институт не наш; но только открываю рот, как получаю удар в подреберье.

С минуту испуганно таращусь в темноту, но слышу сонный голос Ладены:

— И ты проснулся, Алеш?

— Я не проснулся. Ты наподдала мне локтем.

— Не так это было.

— А как?

— Ты закричал во сне, я испугалась…

— Рассказывай! Так я тебе и поверил, что ты услыхала. Тебя сирена «скорой помощи» не сможет разбудить.

Ладена удивленно посмотрела на меня:

— Что-нибудь случилось?

— Случилось, — хмуро отвечал я. — Спишь уж без малого два дня.

— Ты что? — изумилась она. — Не может быть.

Я зажег свет и сунул ей под нос будильник.

Было два часа ночи.

— Да ты смеешься… — Ладена спустила босые ноги на пол и огляделась. — Не разбудил меня, я есть хочу ужасно!

— В кухне — колбаса, — процедил я сквозь зубы и натянул перину на подбородок.

— Ты сердишься?

Ладена остановилась посредине комнаты и оглянулась.

— Нет, — солгал я.

— Сердишься, потому что в кухне масса всяких разносолов, о которых здесь умышленно не было сказано ни слова. Колбасой меня хочет кормить! Похоже на тебя. Ты — эгоист и совсем не желаешь понять, что больной человек не ведет себя, как здоровый.

Я даже не пошевелился, и Ладена, в развевающемся дедовом халате, была, как ангел мести. Тут я заметил, что у нее дрожат от смеха плечи. Она минутку еще глядела на меня, насмешливо прищурившись… Потом прибавила, рубя ладонью воздух:

— Голод — источник всех внутренних побуждений человека, женщины в том числе. Тебе бы следовало знать это — раз ты намереваешься жениться. Так-то!

И исчезла в кухне.

В свои двадцать с лишним лет я приблизительно знал, что может и чего не может женщина. По крайней мере полагал, что знаю. Мне попадались и такие, как Рената Оржедничкова, моя соученица. На наше первое свидание она пришла, держа вазон в одной руке и репродукцию Мане — в другой. Через плечо у нее была сумка, где лежала банка кровяного зельца, и она кормила меня им во время фильма «Ночь в Карлштейне». На протяжении трех месяцев мы пережили с ней незабываемое полнолуние на Липенской плотине и утро на вокзале в Будейовицах, где она от меня сбежала. Ладена же была нечто совсем иное. В ней была независимость, гораздо больше непосредственности и удивительная способность подмечать смешное в поведении людей, никого этим не оскорбляя. Даже в мятом фланелевом халате она двигалась как богиня.

Я выскочил из комнаты и ворвался на кухню.

Наскоро сполоснул глаза и обернулся посмотреть, что делает Ладена.

Она поджарила колбасу с луком и еще намазала хлеб маслом. Должно быть, не шутя проголодалась.

— Сказать, о чем я думала? Мы знаем, кто изобрел паровую машину, лампочку, аэроплан, но не знаем, кто изобрел колбасу. Хочешь тоже? — протянула она вилку.

— Не все ли равно, кто это? — с наслаждением вонзил я зубы в хлеб. — Особенно в третьем часу ночи…

— Ты говорил, что ты философ. Поэтому ты должен освещать вопросы. Нельзя же отрицать существование факта из-за того только, что он непостижим. А колбаса — реальный факт и, кажется, довольно для тебя приятный.

— Но ты не забывай, что в каждом человеке происходит борьба разума со страстями. И вообще мне неохота думать. Гадать, кто произвел на свет эту подгорелую колбасу.

— Тогда давай ее сюда! — схватила она мою тарелку.

Я не протестовал, закурил сигарету и стал смотреть, как ест Ладена. Она опять намазала хлеб маслом и положила сверху кружочки лука.