Владимир Козлов - Сестра Морфея

В ответ она только рассмеялась.

— У меня дыньки, — может они и не такие, как у твоей Джулии, но в мужской руке они смотрятся прекрасно.

— Сходи в курилку и вымой всю свою повидлу.

— Сам вымоешь, вместе с царицей.

— Тогда ноги моей там больше не будет. Завтра утром приведу сюда плотника, и он врежет в двери новый замок. А я курить буду выходить на улицу или совсем брошу.

— Пошутила я, пошутила, любимый. Я вчера всё с содой и уксусом вымыла.

— У тебя Миша любимый есть, а меня больше так не называй. Хватит шуток.

— Миша был, Миша сплыл, — он и двух недель не выдержал у меня.

— Голодом, наверное, заморила вот он, и слинял от тебя. Какой же мужик потерпит такое.

— Почти угадал, — засмеялась она, — только у нас он готовил всегда. То утку запечёт, то гуся. А это мне на один день. Он присмотрелся к моему аппетиту и сбежал, — наверное, понял, что со своей зарплатой не прокормит меня с Янкой. Плевать на него. Я тебя люблю, — нагло посмотрела она ему в глаза.

— Дура, — крикнул он ей в лицо.

— Может и дура, но умная, и скоро вы все в этом убедитесь.

…Он уже не мог на неё злиться, что — то сверкнуло в её глазах незнакомое, сосредоточенное. Это была другая Людмила, не бесовских кровей, а вполне благоразумное создание. Такой её он ещё никогда не видал. Она переоделась и ушла в спортзал. В этот вечер он её больше не видал. На следующий день директор собрал всех педагогов у себя в кабинете. Проверял журналы и рабочие программы, делал кое — кому замечания. А когда добрался до журнала Людмилы Ивановны и посмотрел его, то вылил на неё ушат отборного мата. Затем со всей злости запустил журналом ей в лицо.

— Сволочь, паскуда, ты, где нашла тридцать человек? К тебе ходит всего одна кособокая Ангелина и у той глаз соломой набит. Если только не начнёшь нормально работать, я к Новому году выводы сделаю. И предупреждаю всех нерадивых работников. Возьмитесь за ум? Очень прошу? Нечего диваны в группах продавливать. Вот полюбуйтесь на неё, — переключился он опять на Людмилу Ивановну, — когда пришла, золотые горы мне обещала. Говорила, в высшей лиге с мастерами спорта работала. Детишек любит неимоверно и они ей той же монетой платят. А на деле, что получается. Дети ей свои фуфеля показывают, и вяжут по рукам и ногам.

Он сделал короткую паузу, выпил воды и продолжил отчитывать Людмилу Ивановну:

— Ты в первую очередь педагог, — с негодованием посмотрел он ей в лицо, — не можешь работать так и скажи. Бери тогда шашки, шахматы, займи детей. На сегодняшний день один Сергей Сергеевич работает. Без году неделя у нас, а уже медали зарабатывает. А вы квашни, жопы отъели и ходите по детскому дому, как гусыни, — заорал он на воспитателей. — Почему детей на прогулки не водите? — стукнул он кулаком по столу. — С сегодняшнего дня, чтобы у меня в обязательном порядке выгуливали детей. А сейчас марш все отсюда. Видеть никого не хочу. Этакие мрази.

Первой вылетела из кабинета Людмила Ивановна. Она была сама не своя. Лицо было убитое, а руки тряслись нервной дрожью, и она не могла попасть ключом в сердечник замка.

— Не обращай внимания на него, — стала утешать её мастер швейного цеха, — я сорок лет здесь работаю. Всего насмотрелась. А он покричал и забыл. Сейчас зайди к нему, он с тобой уже нежен будет.

— Пошёл он на хрен со своей нежностью, — крикнула она на весь коридор, — я женщина независимая и не позволю так со мной обращаться. А вам если по нраву его такое нежное отношение, то и обнимайтесь с ним. Он себе кабинет отгрохал, как у президента, а спортзал так и не утеплил. На улице октябрь, а там холодней, чем на улице. Детей в этот зал не загонишь. Зато при попечителях и спонсорах детей по головке гладит, будто любит их. Каков лицемер. Может и любит, только не отеческой любовью.

По виду воспитателей было заметно, что большинство одобрили её высказывания. Но комментировать вслух её речь остереглись.

Наконец — то ей поддался замок, и она вошла в бассейн. Платон зашёл туда через пять минут. Она сидела на стуле, обхватив голову руками. Ему чисто по — человечески было её жалко. Он понимал, что директор своим непорядочным лексиконом оскорбил не только женщин, но и его единственного мужчину, который присутствовал при этом. Пускай и не в его адрес сыпались оскорбления, но униженным он себя тоже чувствовал. Он нередко попадал в подобные ситуации, особенно в общественном транспорте, когда распоясавшие хулиганы, не боясь мужчин, оскорбляли женщин. И мужчины молчали, боясь влипнуть в непонятную историю. Он же терпеть не мог подобного хамства и обязательно осаживал бакланов. После этого он ловил на себе благодарные взгляды женщин, а другие мужчины вместе с хулиганами, от стыда сходили на ближайшей остановке. Здесь же он не мог ничего сделать, и никто бы, не сделал.

…Он сел напротив Людмилы Ивановны. Хотел её успокоить, но вместо нужных слов произнёс:

— Я материться могу жёстче и изящнее его. Но это не значит, что свой мат должен демонстрировать при каждом случае. А он я замечаю, и в дело и не в дело пылит им. За долгое время работы с такими детьми психику свою в конец разрушил. Явно он неуравновешенный человек. Он нарвётся на человека со слабым сердцем, который напишет на него телегу в вышестоящую инстанцию.

— И этим человеком, буду я, — подняла она голову.

Её глаза были красные от слёз, а лицо без единой прожилки было белее мела.

— Так ко мне ещё никто не относился, — сказала она. — Это ужас, какой — то при всех так опозорить и закатать в меня журналом. Нет, я в суд на него подавать не буду за оскорбление. Он у меня умоется другими помоями. Я ему этого не прощу!

— Ты знаешь, что он тебя хочет из школы подвинуть?

— Уже подвинул, — сегодня до уроков не допустили. И знаю почему.

— Я тоже знаю, — сказал он, — за воблу, которую ты у него выудила.

— Вобла это повод, а на самом деле он убрал ненужного свидетеля. Я же знаю, что он из года в год привозит в школу и сапожки женские и разные вещи, даже тушёнку и всё сбывает по сходной цене преподавателям. Мне всё учителя рассказали. Когда он это добро привозит, в учительской очередь в два ряда становится. Здесь в детском доме бездонное дно. Большинство товара не учитывается, идёт, как подарок. Вот он и распоряжается этим добром по своему усмотрению. А там я ему буду мешать. Завтра у меня выходной, а послезавтра уволюсь, но с большим шумом. Небесный суд я ему устрою. Я же родная сестра бога Морфея.

— Остынь. У тебя кредит большой. Куда ты пойдёшь. Перезимуешь, а там видно будет.

— И то верно, — опомнилась она, — зачем мне увольняться. Панкратова же скоро не будет. Чтобы я без тебя делала, — одобрительно посмотрела на него.

…На следующий день он шёл на работу уверенный, что в этот день будет в бассейне один. У Людмилы Ивановны был выходной. Но зайдя в здание, вахтёрша Тамара Тряпкина сразу его огорошила: