Владимир Козлов - Сестра Морфея

— Беда Людмила Фёдоровна, — на Владимира Ивановича браслеты надели. Сейчас обыскивают его кабинет. Что будет? Что будет? — причитала она. — Там и прокуратура и ОБЭП и следственный комитет. Человек двадцать приехало. Вас к себе немедленно требуют.

— Не паникуй Флёра, — скажи им, что я хоть и на месте, но очень больна. И вряд ли могу им сегодня быть полезной, вроде я и здесь и вроде меня нет.

— Хорошо Людмила Фёдоровна, — попятилась она назад.

— Ступай к ним с чувством исполненного долга и не волнуйся. А то ты так сильно переволновалась, что у тебя косноязычность стала проявляться. Ты непорочна и чиста. Ни плен, ни концлагерь тебе не грозят.

Флёра с невербальным жестом и открытым ртом покинула кабинет, а следом за ней незаметно выскользнула и Людмила Ивановна.

…За Людмилой Фёдоровной зашёл высокий мужчина более двух метров ростом. Она поняла, что это был тот самый Жора Кнут.

Красивую женщину не заметить трудно. А здесь перед ним предстала, то ли Мишель Марсье, то ли Катрин Денёв, разницы нет, он всё равно был ослеплён. О чём его предупреждала Людмила Ивановна. Он был с ней предельно любезен и галантен, но от него очень остро пахло луком и фасолью. Запахи, от которых её всегда воротило.

— Я уже знаю, вы здесь лицо одухотворённое, — слащаво улыбался он. — И только вы нам можете предоставить, все документы по учебной и воспитательной работе.

— Ошибаетесь, — ни одним своим мускулом не отвечая на его улыбку. — Такие документы у нас хранятся у секретаря и в архиве. А вам я могу представить документы только текущих моментов.

— Я вас понял, — сказал он, — но они нам сейчас не столько важны, как ваше присутствие в качестве понятой при обыске кабинета директора. Вы, конечно, можете отказаться, но это непременно вызовет у наших сотрудников массу версий, способных повлиять на ваше дальнейшее спокойствие. А я здесь лицо официальное, значит, гарантирую вам полный покой.

— С этого надо начинать, а не с гнилых заходов, — гордо тряхнула она головой и, встав с кресла, торжественно произнесла.

— Выше шаг генерал, я иду за вами!

— Я пока не генерал, — пыхнул он на неё запахом лука, — но чувство юмора у вас прекрасное. Может, организуем сегодня вечерний форум — дуэт юмора у меня в номере люкс?

— Согласная я, но только на не дуэт, а на трио.

— А кто же третьим будет, — почесал он пальцем висок.

— Не третий, а третья, — презрительно посмотрела она ему в глаза, — это ваша дочь Яна, которая не знает о существовании своего папы.

Он резко встал и, коснувшись головой подвесок люстры, выпучил глаза:

— Вы свободны пока, но хочу вам сказать, что женщины не умом блещут, а торпедной негативной информацией. Что вас и губит. Яна не моя дочь, она плод любви москвича и провинциалки.

— Меня совершенно не интересует, чья она дочь. Но, то что, завтра я приложу все усилия, чтобы Яна Шабанова проживала в нашем детском доме, за это я отвечаю! И не подумайте, что серьёзность вашей операции в отношении директора, я ставлю под сомнение. Нет, — просто я стала уважать Людмилу Ивановну.

…Директора вывели в наручниках, когда дети пришли из школы. На следующий день все местные газеты сообщили, что ему вменяют четыре статьи, за которые ему грозит огромный срок неволи. И самая позорная статья растление детей сирот.

На следующий день Сергей Сергеевич из бассейна переселился в хороший светлый зал. Он был такой — же, как кафе и раньше служил помещением для кружковых работ. Когда дети управились с переселением, их тут же позвали разгружать конфеты, — подарок от спонсоров.

— О, — обрадовались они, — теперь без директора мы хоть конфет вволю покушаем.

— А при нём разве не ели? — поинтересовался Сергей Сергеевич.

— Ели только те, кого он по головке гладил, — сказал один подросток, — а мы слюни глотали.

Когда дети ушли разгружать конфеты, первой гостьей у него была Роза. Она осмотрела с завистью зал и, пройдя в тренерскую комнату села в кресло.

— Папа берёг это помещение для фехтовальщиков, хотел после нового года рапиры закупать. И тренера вроде выписал из ближнего зарубежья. Теперь конечно всё накрылось. Жалко папу!

Платон презрительно посмотрел на Розу

— Всех больше меня поражает идолопоклонство и равнодушие наших сотрудников. Только и слышишь, «жалко папу». Ни от кого ещё не слышал, — «жалко детей». Чего его жалеть. Повесить его за одно место надо. И если его медицинская экспертиза признает психически нездоровым, то это спасёт его от суда. И зря некоторые думают, что он вернётся сюда. Здесь иллюзии неуместны. Сейчас почти ежедневно эту тему муссируют во всех СМИ. Поэтому наказание будет для него суровым, как того требует уголовный кодекс. Роза изобразила недовольную мину:

— Ты понимаешь, что без папы пойдёт воровство по детскому дому. Дети будут неуправляемые, Фёдоровне не справится с ними. Она будет занята другими делами.

— Она отвлекаться не будет посторонними делами. На неё такие обязанности возложены, что ей придётся здесь и дневать и ночевать.

— Ты её не знаешь, она сейчас будет щипать всех приближённых людей папы. Дойдёт и до меня. Тебя конечно не тронет. Вон, какой зал подарила, — показала она рукой в проём открытой двери. Выходит, заслужил!

— Вся заслуга моя в работе и давай кончать этот склочный базар. Мне некогда, с тобой рассиживаться.

Роза с неохотой встала с кресла и, осмотрев ещё раз зал, ушла. Следом за ней появилась Людмила Ивановна. Она поменяла свой имидж, и косичек на голове не было. Вместо спортивных штанов надела мужские брюки с множеством карманов. С этого дня она тоже покинула бассейн. Там ей было скучно и она, как неприкаянная ходила по детскому дому, не зная где ей приткнуться. Она общалась с воспитателями, обсуждая арест директора. Настроения были разные, но мало кто его жалел. Хотя в это время нашлась инициативная группа, заставившая детей писать письма в разные инстанции в защиту директора. Их учили и подбивали говорить ложь. Почти всех детей проверяли медики и многих вызывали на допрос, но нашлись даже такие, которые отказались от своих первоначальных показаний. И что самоё дикое было в этой неприятной истории, что ни один ребёнок, не только не всплакнул, после ареста директора, но и добрым словом не обмолвился в его адрес. Через неделю после ареста показали передачу по центральному телевидению, где мальчик, которого избивал Панкратов, очень хорошо отзывался о директоре и что бил его папа за дело и обид на него не имеет. Дети шли правдами и неправдами в защиту директора. Их позиция была ясна, так как они своими демаршами защищали не директора, а себя от позора. На самом же деле дети отрабатывали наказ взрослых работников детского дома. Когда состоялся суд о мере пресечения, весь детский дом погнали к суду. Но это не помогло. Ни под какую расписку его не выпустили, суд избрал ему правильную меру. «На время следствия находиться под стражей».