Нада Габорович - Голосую за любовь

Рашида лежала, закрыв глаза, но вы бы ошиблись, подумав, что она спит: она была насторожена, как кошка перед мышиной норкой. Я понял это, как только коснулся ее ноги.

— Не дури! — Она вскочила, будто ошпаренная. — Еще раз тронешь — набью тебе полный рот песка! — Рашида стояла надо мной, красная от возбуждения. Последний идиот понял бы, что она ощущает именно то, в чем только что уличала меня!

— Разденься хоть догола, я даже не взгляну! Кошка! Бешеная, психованная кошка! — Я перевернулся на живот и стал рассматривать песок, будто искал дукаты царя Радована. Рашида все еще стояла надо мной. Я чувствовал это по ее горячему дыханию и по тому, как она дрыгала коленями, будто жеребец перед началом скачек.

— Правда не взглянешь? — сказала, растягивая слова, и тут же умолкла, словно у нее перехватило дыхание. Возле нас не было ничего, кроме песка и воды, да еще невдалеке, сунув под крыло голову, дремала цапля.

— Не взгляну! — Я пожал плечами. — Хотя и в этих бикини ты почти голая.

— А если их сниму — буду уже не почти, а совсем! — прошептала она и засмеялась. — Бьюсь об заклад, что тогда все же взглянешь!

Я услышал, как она расстегивает пуговицы на бедре. Потом что-то упало на песок. Бикини упали возле моего локтя, и я понимал, что мне достаточно повернуть голову всего на несколько сантиметров.

Рашида стояла неподвижно. Должно быть, кожа под бикини была совсем белая. А может быть, солнце пробивалось и через полотно? Если капельку пошевелиться, можно это увидеть! Одну капельку! На каких-нибудь идиотских пять сантиметров!

— Считаю до десяти! — взволнованным голосом произнесла Рашида. — Ручаюсь, что дольше не выдержишь!

— Ты уже билась об заклад. Выдержу!

Я зарылся головой в песок, но глаза прямо-таки лезли из орбит. Солнце горячей кувалдой ударяло меня по затылку, а воздух раздирал грудь, резко, больно. Он был теплый, пропитанный влажным запахом песка, ветел и речных растений, но мне казалось, что вместе с дыханием в легкие мне проникает паутина. Может быть, все же чуть-чуть пошевелить голову — разве она заметит? Три… четыре… семь… Только пять сантиметров? Восемь…

— Вот и не выдержал! — победоносно воскликнула она и заплясала бешеный твист. — Знала, что не выдержишь!

Она разбрасывала вокруг себя песок и кричала, произнося по слогам каждое слово. Я все еще лежал, уткнувшись лицом в песок, и глаза резало, будто я долго смотрел на солнце.

— Я не обернулся, Рашида! Тебе это показалось! — сказал я. В рот набился песок. — Тебе только так показалось! — повторил еще раз, чувствуя, как сразу напряглись все мои мышцы. Она смеялась.

— Обернулся, знаю! — твердила сквозь смех. — Нечего зарывать голову! — добавила еще, но я по-прежнему не шевелился.

Голая, гибкая и глянцевая, словно веточка ивы, Рашида совсем не походила на то, что мы представляем себе, воображая обнаженную женщину. Она была тоненькая, без разных там рембрандтовских округлостей, но очень красивая и свободная, как свободна и красива рыба в море или птица в небе. У меня все тело ныло от этой ее красоты, а вокруг золотился теплый день раннего лета.

— Ну, вставай! — потянула она меня. — Пойдем купаться голышом!

Но я отрицательно замотал головой, потому что просто не мог себя представить без плавок.

— Я тощий и некрасивый, Рашида! — сказал я, а она ответила, что это неважно, в воде ничего не видно, и, вообще-то, Грета тоже некрасивая.

Потеряв всякий стыд, она, голая, на кончиках пальцев медленно входила в воду. Я теперь думаю, что она сама понимала, что красива, и ей нечего было стесняться. И она не стыдилась, могу вас уверить! Она несла всю себя, раскрытую, словно знамя, а у меня недоставало смелости даже пошевелиться.

— Эй, Слободан! — крикнула она. — Ты, может, ждешь, что я пошлю тебе солнце на тарелочке?

Я ждал.

А на пароме Мелания тоже ждала, но нечто иное. В светлом платье и большой соломенной шляпе, она стояла, опершись о перила парома, и смотрела, как Грета безуспешно пытается залезть в щель рубки.

— Боже мой, Рашида, что она здесь делает? Как ты думаешь, что она здесь делает?

Я, не сводя глаз, издали глядел на паром и сам себе не верил, хотя не разумом, а каким-то внутренним чутьем, какими-то особыми нервными клетками, всей своей кожей ощущал, уже точно предчувствовал то, что должно было произойти. Так, наверно, животные предчувствуют приближение урагана.

На одной стороне парома сидела на корточках Баронесса, на другой, явно ожидая чего-то, стояла Мелания, а на берегу, на некотором расстоянии от них, расфуфыренные, словно для вечеринки, с цветами в руках сидели Мита Попара и Атаман. Все это выглядело очень странно, ибо, невзирая на письма, у Миты так и осталась единица по физике.

Господи боже, я дурак, я самый отъявленный дурак на свете! — сверкнуло у меня в голове, когда я вспомнил угрозу Атамана после моего отказа выманить у Мелании деньги. Я понял, что сейчас он ей все выложит, выложит начистоту и ибо мне, и о письмах, и о Маркоте, о всем этом идиотизме, господи боже!

— Ты думаешь, она ждет Маркоту? — спросила Рашида, вспомнив, что свидание назначено сегодня на шесть часов, и стремительно поплыла к берегу. Но Попара и Атаман оказались быстрее ее.

Я увидел, как Атаман подошел к Мелании и стал что-то говорить, потом Попара, хихикая, вручил ей цветы. А затем я увидел целую свору скалящихся карановских морд, окруживших Меланию, Попару и Атамана. Но я навсегда запомнил не эти идиотские хари, а мгновенно посеревшее лицо Мелании и ее скривившийся рот — не от спазма или разочарования, а от ощущения опустошенности и ужаса. Если вам доводилось когда-нибудь увидеть фруктовый сад через пять минут после страшенного града, вы поймете, что я хочу сказать!

Минуту или две Мелания в нерешительности стояла, держа в руках эти цветы, а затем бросилась бежать, на бегу обернулась, будто не понимая, куда бежит, и, вернувшись на паром, в своем развевающемся на ветру платье прыгнула в Тису.

Говорят, что в такие минуты люди обычно не запоминают разные детали, но я запомнил и то, как колыхалось ее платье, и идиотскую растерянность на лицах Атамана и Попары в тот момент, когда кто-то крикнул, что Мелания не умеет плавать. Затем наступила ужасная, бесконечная тишина, когда слышишь только шум крови в собственных ушах.

— Люди, женщина тонет! — крикнул тот техник, что работал на заводе моего отчима, и, сбросив с себя пеструю рубаху, бросился в воду. Следом за ним то же сделало еще несколько человек, но Мелания была под водой.

— Вон там, левее! — закричал кто-то, когда на поверхности показалась серая прядь волос, и тут же несколько рук подхватили ее и вытащили на паром. Она еще была в сознании и шептала, чтобы ее отпустили, что для нее все потеряно, разве они этого не понимают, разве они не в состоянии это понять?