Алексей Слаповский - День денег. Гибель гитариста. Висельник

Один кандидат — Алеша Хворостов. Как поэт — и поймет, и согласится, и даже обрадуется.

Я поехал к Алеше Хворостову, звонил, стучал…

Где его черти носят?

Я не знал, что черти носили уже Алешину душу по ухабам запоя, и в тот момент, когда я рвался к нему, он спал беспробудным глубочайшим сном после пьяного трудного дня.

Что ж, кроме Морошко — никого не остается?

Я затормозил, остановился среди ночной пустой улицы. И подумал: а ведь майор меня убьет. То есть обязательно убьет. Слишком долго мне сопутствовала удача, должна же и расплата прийти. К тому же он, экстрасенс проклятый, обязательно учует своими одаренными пальцами, в каком жребии смерть, а если я буду первый тянуть жребий — наведет мою руку на смертный выбор, для него это пара пустяков! Ай да майор, ай да Александр Сергеевич, ай да сукин сын! — все предусмотрел. Не дуэль это будет, а убийство, самое простое убийство и он ничем не рискует. Почему ж я должен подставлять лоб под пулю? За что? За то, что собираюсь убить Нину? Но, во-первых, будь он сто раз экстрасенс, я не поверю, что он смог угадать мое намерение во всей его конкретности, а во-вторых, может, это моя умственная игра, может, я этим самым возбудил себя для поиска единственной женщины: ЖЕНЩИНЫ, КОТОРУЮ Я ТАК ПОЛЮБЛЮ, ЧТО СПОСОБЕН БУДУ УБИТЬ, ТО ЕСТЬ — ПОЖЕЛАТЬ УБИТЬ, — но не нужно мне теперь никакого убийства, а нужна мне эта женщина во веки веков. Если, конечно, не бросит меня, как бросали предыдущие по непонятным для меня до сих пор причинам. Но верится — не бросит. И мы будем жить долго и счастливо и родим троих детей.

Рассудим холодно и просто. Некий человек, влюбленный в мою невесту, по всем признакам маньяк, хочет убить меня — и убить наверняка — и при этом хитроумно (как все маньяки — я бы вот до такого не додумался, поскольку нормальный человек), оставаясь полностью чистым и невиноватым. Нина ничего не узнает. Пропал человек — и пропал. Ах, Ниночка, мало ли теперь пропадает этого коммерческого люда! Будет около нее, будет терпеливо ждать — и ведь дождется!

Вывод: не дать ему меня убить. Не довести до дуэли.

Но он придумает еще что-нибудь. Или просто прихлопнет меня, как и грозился. А потом — себя? Ну, сказать-то что угодно можно, особенно после бутылки водки…

Вывод: убить его. Не будем залезать в дебри и решать, кто из нас более достоин жить. На меня нападают, я имею право на самооборону.

Тут я вспомнил, что взял с собой пистолет. У меня их два. Этот куплен недавно, случайно и у случайного человека, о нем никто не знает. Есть у меня в «бардачке» и перчатки — для работы с машиной, если вдруг поломка. Перчатки потом можно выбросить, пистолет тоже. А хоть бы и на ту химкомбинатовскую стройку, куда сто лет никто не сунется. Правда, следы от машины… А завтра что — не будет следов?

О чем, собственно, я? Странно устроен человек: думаю о перчатках, о следах, а ведь в голове уже совсем иное — и вот уже сворачиваю в переулок, глухой и темный, где старые двухэтажные дома. Тихо, очень тихо заруливаю в подворотню одного из домов, там оставляю машину — со двора не видно, а на улице прохожих нет, вероятность же того, что кому-то вздумается в третьем часу ночи проехать через подворотню, слишком невелика.

Тихо поднимаюсь по черному ходу (в этих домах еще есть черные ходы), по деревянной лестнице, дверь незакрыта, как всегда: в этом доме не боятся воров. «Сами воры!» — аттестуют себя коммунальные обитатели, но это не так. Если и украдут что-то, то безгрешно — на выпивку, ибо поголовно все пьяницы. Но живет здесь и человек, которого я называю Бен Гурион. Этимология прозвища проста: у него затейливая фамилия Бенгуров. Человек для особых поручений, как охарактеризовал его Морошко. Я общался с ним раза три или четыре, но особых поручений не давал, разве что — сопроводить меня во время некоторых опасных поездок, поприсутствовать при некоторых встречах с ненадежными людьми. Дверь в комнату Бен Гуриона была незаперта — как и положено человеку для особых поручений, который может понадобиться в любой момент. Лишь бы ты не был пьян, просил я мысленно Бен Гуриона.

В комнате, к моему удивлению, горел свет. Бен Гурион, невысокий и даже тщедушный с виду (но я знаю, сколько силы и ловкости в этой тщедушности!), сидел за столом, сложив руки, как примерный ученик, сидел под настольной лампой, стеклянный абажур которой был расколот, — и читал.

— Что это ты делаешь, Бен? — спросил я, от удивления забыв даже поздороваться.

— Читаю, — ответил Бен Гурион. Сам он вообще никогда не здоровался считал лишним неженством.

Оба мы говорили шепотом. Я плотно прикрыл дверь и сел напротив Бена.

— А что читаешь?

— Книгу.

— Интересную?

— Не-а!

— А чего ж читаешь?

— Да зачитался как-то.

— Бессонница?

— Сроду не было. И днем сплю, и ночью сплю.

— Зачем же читать, если неинтересно? Какая книжка-то?

Бен не смог ответить, лишь с недоумением посмотрел на книгу. Перевернул, глянул на обложку. «Лев Толстой. Анна Каренина», — прочел я.

— Ладно, Бен. Раз ты не спишь, то и не спи до утра. Сможешь?

— Запросто.

— А утром к половине седьмого, нет, лучше даже к шести, пойдешь по адресу, который скажу, это старый дом, там при выходе закуток есть, из него все видно, а туда посмотреть — темнота. Выйдет человек, я тебе его опишу. Вот и все.

— Ясно, — сказал Бен Гурион. И назвал цену. Цена была большая, но не чрезмерная. Я согласился и дал задаток.

— Я бы меньше взял, — вежливо объяснил Бен Гурион, — но жилой массив это тебе не лес, не пустырь. Вдруг бабка за молоком пойдет. Да мало ли…

— Давай так. Бабка, наряд милиции — меня не касается. Не сможешь в подъезде, уговори в лес по грибы. Понял?

— Да понял, — добродушно улыбнулся Бен. — Тут только одно хорошее место есть.

Где?

— Да в книге. Одно только хорошее место: как этот, ну… Ну, сено он косит.

— Левин?

— Может быть. Сено он косит — это хорошо. Я бы покосил. А остальное выдумки все. Ну, изменила баба. Ее измудохал, его тоже — все дела.

— Это прошлый век, Бен.

— В прошлом веке не мудохали?

— Случалось, — сказал я, чтобы отвязаться, и стал излагать ему подробности. Повторять не пришлось — у него была замечательная память.

Уходя, но не открывая еще дверь, я шепотом сказал:

— Позвонишь из автомата через полчаса после… Скажешь: майора нет.

— Понял.

— Кстати, а как книжка-то твоя называется? Кто автор?

Бен послушно взглянул на обложку и вслух прочел:

— Лев Толстой. Анна Каренина. Да я сроду на это внимания не обращаю. Было бы внутри интересно.

— Так неинтересно же.

— Неинтересно! — со вздохом согласился Бен Гурион и снова углубился в чтение.

Подъезжая к своему дому, я увидел одно освещенное окно.