Жозеф Кессель - Африка: Сборник

Я побежал по переулку и вскоре очутился перед входом в дешевую кофейню, владельцем которой был Лысый Антонио. Войдя внутрь, я, как и следовало ожидать, нашел там трех волынщиков и с ними высокого сержанта в черных брюках и огненно-красном мундире.

Верите ли, друзья мои, в этом узком зале с запотевшими стенами и потолком, пропитанными запахами дешевого табака, кислого пива и грязи, музыканты и их дирижер показались мне еще прекраснее, чем на стадионе во время парада автомашин. Они сидели у Лысого Антонио в окружении испанцев и арабов, евреев и мальтийцев, и их одежда и инструменты среди бедной обстановки и лохмотьев поражали своим великолепием. Но вели они себя очень просто и дружески со всеми: пили с грязными оборванными бродягами, нищими, ворами; мило смеялись шуткам, из которых не понимали ни слова. То один, то другой брал в руки волынку и заставлял стонать, кричать, плакать, молить, причитать всех духов, обитающих в чудесном бурдюке, — ведь играл он не по приказу, а для себя и своих случайных друзей, — и от этой мелодии разрывались сердца слушателей.

О! Они прекрасно веселились, эти трое волынщиков, и веселили всех остальных. Все трое, кроме дирижера в огненно-красном мундире.

Он, дирижер, много пил в одиночестве, и лицо у него было такое бледное, напряженное и замкнутое, что никто не решался к нему приблизиться. Он походил на человека, которому злые духи вдруг вознамерились посылать одни несчастья.

Звуки волынок привлекали к Лысому Антонио все новых и новых посетителей, и они всё оттесняли и оттесняли меня в угол, где неподвижно сидел сержант. Внезапно меня кто-то толкнул, старый бурнус свалился с плеч, и я остался в роскошном зеленом костюме, так ладно сидевшем на моей фигуре. Но толпа не успела восхититься моим нарядом. Чья-то рука, очень сильная и твердая, схватила меня за шиворот, приподняла, и мое лицо оказалось на уровне другого лица — красивого, мертвенно бледного, с тусклыми, почти белесыми глазами. На меня пахнуло спиртным перегаром, и тихий хриплый голос произнес мне в ухо: «Так это ты был в машине позади маленькой девочки?» Продолжая держать меня за шиворот, сержант в огненном мундире встал и начал протискиваться сквозь толпу. Волынки продолжали играть. Вскоре мы с ним оказались на улице.

— Представляю, как ты перепугался! — воскликнул бездельник Абд ар-Рахман.

— О да! Я действительно перепугался, — согласился Башир. — Но еще больше я струхнул, когда здоровенный сержант швырнул меня на мостовую и велел немедленно вести к Дэзи, в поместье леди Синтии. Что мне оставалось делать? Он был очень силен, к тому же пьян и немного не в себе, и запросто мог размозжить мне голову, как пустую скорлупку.

В полном молчании мы доехали на такси до Горы; чтобы не разбудить слуг, остановились подальше от парадного въезда. Я отвел сержанта к потайным воротам и открыл их с помощью своей проволочной отмычки. Сторожевой пес зарычал было, но я приласкал его, и он нас пропустил.

На землю изливался яркий лунный свет. Фруктовые сады, лужайки, цветочные газоны, купы цветущих деревьев были видны как днем, но при свете луны все выглядело как-то по-особенному красиво. Я шел впереди сержанта и то и дело озирался по сторонам: мне хотелось все запечатлеть в памяти, ведь я знал, что больше уже не вернусь сюда… Я вспоминал прекрасных животных и птиц, находящихся в загонах, клетках, сидящих на жердочках или же бродящих и порхающих на свободе, и горел желанием посмотреть на них в последний раз. Но я слышал за спиной тяжелое дыхание дирижера и видел, что его длиннющие ноги неотступно следуют за мной. Я шел как можно быстрее, стараясь не шуметь, и мое сердце готово было разорваться от тоски. Но меня мучило еще и любопытство.

Мы довольно быстро добрались до роскошного особняка, неподалеку от которого находился домик Дэзи. Я показал его сержанту. «Сходи за ней!» — приказал он, еле шевеля губами.

С помощью своей отмычки я открыл и эту дверь. Разбудил Дэзи. Она нисколько не испугалась — даже наоборот.

Дэзи очень хорошо помнила тамбурмажора в огненном мундире, помнила, какой он был красивый и высокий — на голову выше всех высокорослых волынщиков в леопардовых шкурах. Она решила, что он пришел поиграть с нами, и обрадовалась, что сможет разглядеть его поближе. Я не стал ее разубеждать; я думал только о том, как бы угодить грозному сержанту, которого немного побаивался. Да и откуда мне было знать о его намерениях?

Начни сержант с первой же минуты развлекать Дэзи, он, может, и добился бы того, чего так страстно желал. Но едва девочка появилась на лужайке — во всей своей красе, в ореоле шелковистых золотых волос, сияющих при лунном свете, — он схватил ее и поднял высоко над землей. Огромный, внушающий страх сержант принялся стискивать ее в объятиях, изо всех сил прижимая к пуговицам своего мундира. Он рычал и стонал одновременно:

«Деточка моя, моя маленькая… деточка моя…»

Лишь в этот миг я вспомнил и фотографию, которую, сидя под панкхой, каждый день разглядывал сэр Персивал, и жестокие слова леди Синтии, и крайнее изумление дирижера, на миг застывшего перед своими музыкантами, когда машина с цветами и зверюшками проезжала мимо него. И я все понял; и вы, друзья мои, — вы тоже теперь все понимаете…

Человек в огненном мундире был пропащий и проклятый сын леди Синтии и сэра Персивала, а на руках он держал свою дочь, которую поклялся никогда не видеть. Но судьба, пути которой неисповедимы, все же свела их, и он пришел, чтобы вернуть себе эту прелестную девочку — плоть от плоти своей.

Только она, Дэзи, ничего не подозревала. Для нее этот огромный и словно безумный человек был просто незнакомцем, который напугал ее и причинил боль. Она принялась кричать и плакать. Сержант мягко опустил ее на землю и протянул руку, чтобы погладить ее шелковистые волосы. Но в этот момент разъяренный зверь бросился сзади на красный мундир, и по рычанию, вырывавшемуся у него из груди, я узнал Банго.

Да-а, друзья мои, этот повелитель волынок обладал силой, в которой отказано большинству смертных. Любой другой на его месте рухнул бы оземь. А он лишь слегка согнулся и, схватив Банго, отшвырнул его в сторону. Пока Банго какое-то время приходил в себя, я взмолился перед девочкой:

«Прикажи ему, глазами прикажи, чтоб не трогал этого человека… Если б ты знала…»

Но я не успел договорить. Дэзи закричала:

«Банго, на помощь! Фас, Банго!.. Фас!..»

На сей раз зверюга впился сержанту в горло, и я увидел при свете луны его клыки — хищные, острые, огромные. Он метил в самое уязвимое место, в самую жизненно важную артерию. Я не сомневался, что дирижер остановит его, задушит своими железными ручищами. Но он упустил время. Его, казалось, ошеломил, на миг парализовал голос девочки, которая была его дочерью и которая с ненавистью и яростью кричала: «Фас, Банго! Фас! Рви!.. Бей!..»