Жозеф Кессель - Африка: Сборник

Тут уличный писец Мухаммед, слывший за человека гибкого ума, способного разобраться в самом запутанном вопросе, обратился к Баширу от лица всех слушателей:

— Не хочешь ли ты подробнее рассказать нам обо всех этих порядках и обычаях, ведь мы о них совсем ничего не знаем?

И Башир воскликнул:

— О братья мои! Я постараюсь в точности передать вам то, что говорил ученый старик Рибодель. Он трижды повторил одно и то же моему господину, а тот все никак не мог его понять.

Лица слушателей застыли в напряженном внимании, и Башир продолжил:

— Вы знаете, друзья мои, что в этом городе действуют два совершенно разных законодательства. Одно — для правоверных, коими мы с вами являемся, и его высочество мандуб следит за соблюдением этих законов. Другое же — для иностранцев, и все дела, связанные с нарушением их законов, рассматривает специальный суд, куда входят представители всех семи государств, совместно управляющих Танжером. Но есть одно государство — одно-единственное, — которое добилось для своих граждан права не подчиняться здесь никому, кроме собственного консула. Это Соединенные Штаты Америки.

Тут слушатели разом вскричали:

— Конечно! Это государство — самое могущественное в мире!

На что Башир ответил:

— Поэтому-то мой господин так гордился тем, что он американец.

— Но в таком случае, — спросил проницательный Мухаммед, — верно ли, что ни марокканец, ни испанец, ни француз — короче, никто, из какой бы страны он ни был, не подвергся бы ни малейшей опасности в деле с молоденькими танцовщицами, тогда как Абд аль-Меджиду Шакрафу грозили очень большие неприятности?

— Ну конечно же! Конечно! — воскликнул Башир.

И, оживившись, продолжил:

— Видите ли, друзья мои, если бы генеральный консул счел, что гражданин его страны Абд аль-Меджид Шакраф виновен, он должен был бы выслать его в Америку, где его стали бы судить по тем суровым законам, о которых вы уже слышали. По словам господина Рибоделя, этого умнейшего старика, выходило, что именно то, чем так гордился мой господин, оборачивалось против него. Вообще, случай этот весьма примечателен, говорил довольный господин Рибодель, поскольку такое могло произойти только с гражданином Соединенных Штатов и только в Танжере.

Башир умолк на минуту, чтобы дать возможность слушателям осмыслить столь необычную ситуацию.

Тут слепой Абдалла воскликнул:

— Мир темен — даже для человеческого разума!

И водонос Галеб промолвил:

— Один лишь закон пророка справедлив и безупречен!

— Один закон пророка! — повторили те, что сидели рядом.

И Башир продолжил свой рассказ:

— Моему господину понадобилось время, чтобы в полной мере осознать нависшую над ним опасность. Со стороны все походило на чью-то глупую шутку. Подумать только, он, сиди [7] Сиди — господин (араб.). Абд аль-Меджид Шакраф, являлся гражданином самой могущественной страны, которая не подчинялась законам Танжера, и именно поэтому ему грозило наказание более суровое, нежели какому-нибудь самому ничтожному человечишке самой отсталой нации, да притом за преступление, которое он не только не совершал, но которое здесь, в Танжере, и преступлением-то не считается!

Бурлящее в нем чувство негодования и сознание собственной невиновности побудили его все рассказать госпоже Элен. Та искренне ему посочувствовала и дала совет немедленно идти к американскому генеральному консулу, излить на него свой праведный гнев и восстановить свое честное имя.

Однако генеральный консул не пожелал принять Абд аль-Меджида Шакрафа. С моим господином говорил какой-то чиновник — очень холодно и немногословно. Он сказал, что нужно ждать окончания следствия…

«Следствия? Ах, значит, идет следствие…»

И с этого времени Абд аль-Меджид Шакраф стал реже поглядывать на огромный флаг, развевающийся над его домом.

Как мог, он сам себя успокаивал. Шло следствие или не шло — уж он-то знал, что его вины нет.

Этот простодушный человек совершенно не принимал в расчет своих врагов. А враги у него были повсюду. И они задались целью его погубить. Вы, конечно, знаете, друзья мои, как делаются подобные дела. Девушкам и их родителям могла пригрозить полиция, их могли подкупить, чтоб они дали ложные показания. Скорее всего, использовали и то и другое. Во всяком случае, обвинение против моего господина было признано справедливым.

О результатах следствия мы догадались прежде, чем нас уведомил господин Рибодель. Госпожа Элен вдруг во всеуслышание объявила, что не выйдет замуж за Абд аль-Меджида Шакрафа, а потом и вовсе исчезла из города.

С той поры на моего господина стало жалко смотреть. Он не держал зла на госпожу Элен, прекрасно понимая, что она, как и следовало ожидать, больше поверила мнению всех влиятельных американцев в Танжере и материалам полиции, нежели его оправданиям. Но оттого, что она больше не верила в его невиновность, он почувствовал себя совсем пропащим.

Видя такое дело, наш друг рыжеусый Флаэрти посоветовал ему незамедлительно покинуть Танжер. Осталось покончить лишь с некоторыми формальностями, говорил он, и Абд аль-Меджид Шакраф будет арестован и выслан в Америку как преступник.

«Езжайте в Испанию или во Францию, — советовал господин Флаэрти. — Вашим недругам только того и надо, чтобы вы убрались отсюда. А когда вы будете далеко, они оставят вас в покое».

И мой господин помчался в испанское консульство, чтобы получить визу. Я отправился вместе с ним.

Вначале по внешнему виду его приняли за марокканца и говорили с ним довольно дерзко. Когда же он робко протянул свой паспорт, вокруг него тотчас услужливо засуетились.

«Американец! Американец!» — с уважением говорили сотрудники консульства.

«Да, да», — шептал Абд аль-Меджид Шакраф.

Он, столько раз с гордостью предъявлявший свой паспорт, на этот раз взял его обратно, словно вор.

Шло время, а мой господин все никак не мог решиться на отъезд. То и дело тяжко вздыхал, как неприкаянный бродил по дому, надевал и снимал свои парадные одежды, разглядывал флаг.

И вот в один прекрасный день прибежал, запыхавшись, наш друг Флаэрти и предупредил, что имя Абд аль-Меджида Шакрафа стало известно всем пограничным службам. Отныне он не может покинуть Танжер законным путем.

«Я пропал», — только и вымолвил Абд аль-Меджид Шакраф и свалился без сил.

Тут мой друг Флаэрти посмотрел на меня, как бы желая сказать, что только я могу найти выход. И он был прав. Голодный уличный пес куда более изворотлив в жизни, чем откормленная домашняя собака. Я попросил господина Флаэрти дать мне час времени и немного денег.

«Ищи нас в „Минзахе“, — сказал господин Флаэрти. — Кажется, это единственное место, где он пока еще не наделал шуму».