Жозеф Кессель - Африка: Сборник

Омово лежал затаив дыхание. Он хотел, чтобы ничто не помешало, не замутило нахлынувшей на него радости. Он чувствовал, что в жизнь его входит сознание прекрасного. Оно крепло и обретало завершенность. Он целиком отдался ему и оказался наверху блаженства. Печаль одиночества и неведомая прежде радость соединились в нем подобно творению алхимика. Он сделал глубокий вдох и стал медленно выдыхать. Тут в комнату шумно ворвался Окоро.

— Ну, давайте выпьем! Подъем! Будем пить вино.

Омово повернулся на кровати. Кокон был расколот, равно как и творение алхимика. Осталось лишь приятное воспоминание. Вот жизнь, которая тебе уготована, размышлял он. У него вдруг возникла острая потребность рисовать или, по крайней мере, занять чем-нибудь руки. Он вскочил с кровати, схватил карандаш и стал рисовать Деле, с закрытыми глазами слушавшего пластинку Стива Вандера. Омово удалось точно воссоздать черты Деле, правда, он нарочно придал его лицу задумчивость и предвкушение счастья. Деле взглянул на рисунок и сказал, что Омово — сущий дьявол.

— Портрет очень похож, — заключил Окоро. — Деле напоминает на нем ребенка.

Деле повернулся к Омово. Омово улыбнулся про себя и отвел глаза. Окоро захихикал. Когда Омово собрался уходить, Деле отвел его в сторонку.

— Омово, я попал в беду.

— Что случилось?

— Помнишь, я говорил тебе об одной девице в тот вечер, когда вы с Кеме приходили?

— Помню. Которая забеременела от тебя?

— Да. Она отказалась делать аборт.

— Ну и?

— Посуди сам, через несколько дней я уезжаю в Штаты.

— Так скоро? Ты мне не говорил об этом.

— Это выяснилось только что. Одним словом, я не знаю, как быть с ней. Жениться я не могу. И не хочу ребенка. Что ты посоветуешь?

— Я… Видишь ли…

— Ну что ты мямлишь?

— Я не могу дать тебе никакого совета. Решать должен ты сам.

— Знаешь, я обманом затащил ее в дом к своему приятелю и подсунул ей специальные таблетки. Через некоторое время у нее начались боли в животе, и она обратилась к врачу. Врач успокоил ее, сказав, что все в порядке. Понимаешь, мне совершенно ни к чему сейчас какие-либо осложнения. Вся эта история пугает меня.

— А что говорит твой отец?

— Он хочет, чтобы ребенок родился. Сначала он ужасно разозлился, но потом сказал, что позаботится о девице. Но я по-прежнему боюсь, сам не знаю почему.

Омово ничего не ответил. В голове была пустота; он следил за полетом бумажного змея, который набрал высоту и затерялся в сияющих просторах.

— Так когда ты отчаливаешь?

— Пока точно не знаю. Окоро тебе сообщит. Я собираюсь устроить по этому поводу небольшую вечеринку. Окоро тебя предупредит. До тебя никак не доберешься. Дороги плохие и забиты до отказа.

— Ну, ладно, если я не увижу тебя до отъезда, будь здоров, и не забывай друзей. Напиши нам.

— Да ты что, дружище? Зачем так говорить?

Они улыбнулись друг другу.

— Ну хорошо. Тогда — до скорой встречи! — сказал Омово.

— Договорились. Ну, счастливо.

— Окоро, я пошел. Заходи как-нибудь. Или увидимся на взморье в понедельник.

— Договорились, маэстро.

Дорога была свободна, вокруг не было ни души. Мостик по-прежнему ходил ходуном, и женщина на другом берегу по-прежнему взимала с проходящих по пять кобо. На Омово снова нахлынула тоска одиночества и пронзила его ощущением, похожим на затаенную радость.

Солнце завершало свой дневной путь. Небо зловещего красно-оранжевого цвета было прочерчено бледно-голубыми полосами. Подул холодный ветер, взметнув на асфальте мусор. На улице играли мальчишки. Одни гоняли обручи, другие катили шины. Мысль Омово работала четко; он снова ощутил, как внутри у него что-то сливается в единое целое.

Добравшись до дома, Омово вымылся. Он густо смазал вазелином свои шершавые руки, особенно между пальцами. Потом вышел на улицу и стал смотреть на прохожих.

Сумерки медленно наползали, и все вокруг одевалось в пепельно-серые тона.

Несколько мужчин из компаунда выпивали в кабачке. До Омово доносились их возбужденные голоса. Один из них рассказывал о состязании борцов, на котором ему довелось побывать; другой норовил перебить говорящего, ему не терпелось посплетничать об одной семье у них в компаунде, которая по нескольку дней кряду не моет посуду. Помощник же холостяка живописал сценки из жизни своего компаунда. Его голос заглушал все остальные. Суть поведанной им истории заключалась в следующем: однажды ночью он вышел по нужде и увидел нечто любопытное. Все смолкли и, затаив дыхание, слушали. Оказывается, услышав странный шум в душевой, он решил выяснить, в чем дело, и обнаружил там мужчину и женщину. Он отказался сообщать подробности, заметив лишь, что был потрясен. Все пытались всячески выудить из него подробности.

— Не-ет. В подобных случаях я держу язык за зубами.

Потом он стал рассказывать, как наткнулся на сушившиеся на веревке дамские панталоны. Огромные, как мешок.

— Ну и здоровенные! Если у женщины такая здоровенная задница, то каких же размеров должно быть все остальное!

Его сотрапезники разразились громким смехом, хватаясь за животы и хлопая друг друга по спине.

Стемнело. На большинстве выстроившихся вдоль дороги лотков тускло горели керосиновые лампы. Небо было чистым; ни звезд, ни облаков, одно чернильно-черное безбрежное пространство — таинственное и безмолвное. Пожалуй, увидеть такое можно, лишь заглянув ночью в колодец. Со стороны сточной канавы ветерок принес смрадную вонь. Дневной шум не утих, и Омово был доволен, что свет пока не отключили.

В Омово нарастало беспокойство. Его по обыкновению окружили ребятишки. Но сегодня ему было не до них, и ребятишки, почувствовав это, побежали смотреть телевизор. Ему сделалось тоскливо и одиноко. Он прошел мимо лавки мужа Ифейинвы. Ее там не было. Он видел, как Такпо считает деньги и препирается с каким-то стариком из-за сдачи. Омово направился к дому. Назойливо жужжали москиты; тьма стала еще более густой, и он почувствовал облегчение, убедив себя в том, что Ифейинва не придет. Он думал: «Что со мной происходит? Никогда прежде я не испытывал ничего подобного. Я знал границы дозволенного. Бог мой, она ведь — чужая жена. Что со мной творится?»

И тут он заметил, что издали кто-то машет ему рукой. Его сердце затрепетало, внутри у него вспыхнул свет и разлился по всему телу. Нервы напряглись. Кто-то по-прежнему махал ему рукой. Она. Ну, конечно, она. Он огляделся по сторонам — поблизости никого не было, никто за ними не следил. Он неторопливо последовал за ней. Он был спокоен. И счастлив. Он думал: «Я способен видеть на далекое расстояние. Вечер такой ясный. Когда я вернусь домой, непременно возьмусь за картину. Какой сладкий воздух».