Василий Сосновский - Остров традиции

Под мерный стук Анниного молотка Конрад взирал на экспрессионистические ландшафты и импрессионистические натюрморты. В натюрмортах он ничего не петрил, не догоняя даже, зачем вообще существует такой бездушный и беспредметный живописный жанр, а вот пейзажи в исполнении хозяйки впечатлили его не на шутку. Большей частью это были изображения местности как бы в окрестностях посёлка – но не обязательно заснеженной, кое-где деревья были покрыты листьями, значит, память Анны прочно удерживала иные, минувшие времена года. Правда, кое-где над сирыми перелесками высились немыслимые в этих краях синие горы, а порой кое-где мелькали человеческие фигуры, очертаниями лишь отдалённо напоминавшие аборигенов: к их обычной сутулости добавлялась какая-то смелая порывистость, сокровенная полётность. Всё вместе производило где-то даже натуралистическое впечатление, но в то же время ему была присуща и отчуждённая космичность, словно родной пейзаж по случайности переселился на Марс или Луну; живость правдоподобия небывалым образом сочеталась с мертвизной сумеречных грёз. На многих холстах присутствовали птицы – где-то еле угадываемые силуэты в напряжённо-сиреневом небе, а где-то распростёртые по всему переднему плану крылатые тела, вроде готовые взмыть ввысь, но по недоразумению пребывающие в плену земного притяжения.

Одна картинка была не похожа на все остальные. В хитросплетении прямых и извилистых линий рисовался покосившийся и неотёсанный крест, на котором висел кто-то распятый. Члены и одежда казнённого были выписаны с нарочитой небрежностью, зато лицо его, непропорционально длинное, напомнило Конраду фотопортреты из книги о Землемере. То есть, нельзя было с уверенностью сказать, что на кресте висит именно Землемер, но отдалённое сходство с книжным персонажем было всё же неоспоримо. Человек на кресте – как бы Землемер – по всему судя, чувствовал себя в неестественном положении на редкость удобно, словно всю жизнь только и мечтал взгромоздиться на древнеримскую виселицу и обрести на ней своё итоговое равновесие и покой.

По краям импровизированной Голгофы располагались фигуры, прорисованные весьма смутно – тем не менее, в одной, женской, невзирая на покрытую голову и невнятный силуэт, читалась горделивая повадка самой Анны, а в другой, мужской, расположенной и вовсе спиной к зрителю, Конраду померещилась бравая выправка Поручика. Старец, напротив, обращённый лицом к созерцателю, в свою очередь, обнаруживал однозначное сходство с покойным Профессором, даром что на его носу не было очков. От всех этих персонажей веяло глубочайшим удовлетворением, словно распятое состояние центрального персонажа отвечало их глубочайшим чаяниям.

Но самое главное – по краю картины ползли, кусая друг друга за хвосты длиннющие змеи. Конрад не сразу заметил их, сочтя невинным орнаментом. Но когда заметил, в ужасе застыл и задрожал всеми поджилками. И ушла голова Конрада в плечи, а душа в пятки, и все разом молитвы припомнились ему, и липкий пот заструился по спине. Ползучие твари были выписаны с такой тщательностью, что каждая чешуйка блестела иначе, чем соседняя, и каждый раздвоенный язык словно свешивался с картины, чтобы лизнуть оторопелого зрителя, и каждый гипнотический глаз без век пригвождал его к полу – казалось, навечно. Насилу Конрад отвёл собственный взгляд, но на радужной оболочке надолго сохранились все извивы и изгибы богомерзких аспидов.

Рисовать Анна умела.

Когда комната окончательно приняла вид картинной галереи, Конрад протяжно изрёк:

– Здо-орово. Как вы это всё… лихо рисуете… Я бы тоже так хотел.

– Что мешает? – сказала Анна. – Терпение и труд всё перетрут.

Конрад хотел было ответить, что держал карандаш в руках чаще, чем она – садовую тяпку, но не решился. Вместо этого он отважился на куда более отважное:

– У этого распятого… лицо… ну о-очень знакомое.

– Вы хотите сказать – он напоминает Землемера? – буднично откликнулась Анна. – Соц-артовский приём. Мои картинки очень эклектичны, вы не находите?

Но Конрад уже перешёл Рубикон:

– А вы ведь были с ним знакомы? Не отпирайтесь…

– Вот ещё, буду я перед вами отпираться… Вся губерния с ним знакома. Почему я должна быть исключением?

– Где-то он сейчас…

– Где-то. Ему наверняка есть, где укрыться. Хотя я не исключаю, что он мог податься в столицу. Губернский уровень он, судя по всему, перерос.

– Вот как… Он что же – в верховные правители метит?

– Я не интересуюсь политикой, – заученно ответила Анна. – Но говорят, у него есть харизма.

Конрад вдруг поджилками и подкоркой ощутил, что настал час задать решающий вопрос:

– Простите, Анна… Я понимаю, как вам больно и горько, но… Землемер… вашу сестру… – ???

– Какой лабуды вы наслушались, Конрад! Раз и навсегда – нет. Вы же нахватанный, значит, в курсе, какой смертью погибла моя сестра.

– Землемер всюду оставлял свой знак «змея»… Фаллический знак. Как и «стрела»…

– Однако ж, стрелами он никого не убивал.

– Он вообще… поднимал руку на женщин?

– Да, он отправил к праотцам пару чиновниц и прокурорш. Но они для него стояли в одном ряду с чиновниками и прокурорами – мужчинами.

– А секретарши и уборщицы, которых устраняли вместе с боссами?

– Это была самодеятельность подручных Землемера; он сам приказов о ликвидации всех подряд не давал. И строго наказывал тех, кто превышал, так сказать, полномочия.

– А вообще он с женщинами много… общался?

– Но вы же знаете о его увечье…

– В том-то и дело! Он же мог как-то противоестественно удовлетворять потребности.

– Как вы себе это мыслите?.. И вообще – его местопребывание постоянно было засекречено. Вот в …-ской губернии к местному вору в законе девушек приводили. Матери. Для улучшения породы, как говорят.

«Откуда у Анны такие сведения?» – подивился Конрад и робко попробовал снова:

– Но ведь либидо у него никуда не девалось!

– Уфф… Вот что я вам скажу, Конрад: если бы он убил женщину просто из извращённой похоти, из чистого садизма, ему бы туго пришлось на зоне. Он не только не совершил бы побег, но, скорей всего, был бы зарезан в первый же день заключения.

Конрад признал: извращенцы в тюрьме долго не живут.

Вновь и вновь мысли Конрада возвращались к сине-коричневому шарфу. Он уже начал подозревать, что шарф, который он видел в руках Анны, и есть шарф, подаренный ему вязальщицей, а значит… Непонятно, что это значит. Чего же тогда Анна так испугалась?

И вот однажды, полезши в тумбочку за новой ручкой, он нашёл подаренный ему шарф. Засунутый в самый дальний угол, он пролежал здесь всю осень и всю зиму.

Итак, ночной незнакомец действительно забыл похожий шарф в сенях…