Василий Сосновский - Остров традиции

Комнату заволакивали сумерки. Полубезумным торжеством мерцало полумертвецкое лицо Конрада. И он всё сказал.

И Профессор, едва вникавший в суть монолога, не предусмотренного сценарием, почувствовал, что предстоит новый бой. Бой с полупризраком, вытеснившим лучшую половину из сидящего напротив Конрада Мартинсена, ныне получеловека. Жестокий бой, требующий сверхнапряженья.

Время и болезни сточили стальной стержень личности Иоганнеса Клира, он был теперь не толще гитарной струны. И Профессор подтянул струну до критического максимума и сам вытянувшись в струну, вибрируя всем телом, гипнотизируя бестелесного врага стальным взглядом, сквозь сжатые зубы выпустил на него своё верное воинство – слова.

– Я согласен, парень, ты мерзейший из всех мифотворцев. И твой фундаментальный миф – о том, что ты говно. Вот только этот копеечный миф ты всхолил и взлелеял, и он-то для тебя самый что ни на есть уютный и удобный. Освобождает от всякой ответственности. От необходимости прилагать усилия. Лежишь себе на диване и всё валишь на свою онтологическую говённость. «А что я могу поделать, говно ведь… Задуман как говно, исполнен как говно, и миссия моя – быть говном, значит, имею полное право не двигаться с места, не то вонь распространится дальше». Крепко убедил ты себя и при малейшей неудаче радовался: ну что я говорил! – говно и есть. Нравилось говном быть. Взятки гладки – несчастная жертва творенья. Несокрушимая у тебя логика, братец. Говённая. На хера тебе Общество Потребления – ты и здесь вовсю потребляешь, прикрываясь самокритикой. Самобичевание, как известно, – лучший вид саморекламы… Ну и сиди по уши в говне, пока, наконец, не утонешь! Ты погляди на себя – заживо в гроб залез и ещё рисуется! Да я, мешок с костями… в миллион раз живее тебя!..

– Не оригинально, Профессор.

– Не претендую на оригинальность. Да тебе хоть кол на голове теши! Свой восковой мифчик ни на что не променяешь.

Внезапно Конрад почувствовал, что электромагнитный стул превратился в обыкновенный, кривоногий и скрипучий. Без труда отклеившись от сиденья, поддерживая всё ту же улыбчивую хорошую мину, он побрёл к двери.

И Профессор подумал, что почти победил.

– Ладно, – окликнул он Конрада. – Слушай сюда, неблагодарный отпрыск. Сыновья бывают разные – нелюбимые, блудные, какие угодно, а всё ж сыновья. И я от тебя так просто не отрекусь. Раз не внемлешь моим наставленьям, даю последнюю подсказку. Что может вернуть мужику иссякшие силы, что безотказно делает мужика мужиком, а?.. Слабая женщина рядом, уж поверь мне!

– Куда это вы клоните, Профессор?

– Опять делирий симулируешь, сын? Напомню: у меня ведь ещё и дочь. Это уж без оговорок – моя кровинка, моё произведение. Всё моё богатство и наследство. И я не имею права безмятежно отойти в царство Аида, пока не буду спокоен за её будущее. Ты понимаешь, что её здесь ждёт, а?

– Ваша дочь – самостоятельный и сильный человек…

– Каз-зёл! Дубина стоеросовая! Она же по земле-то не ходит! Она же кутёнок беспомощный! Она таких дров наломает со своей самостоятельностью… И потому – слушай мою последнюю волю: поручаю тебе заботу о моей дочери. Отныне ты целиком несёшь ответственность за её жизнь. Какой бы ты ни был – кому ж ещё я могу доверить самое дорогое? И ради моей дочери приказываю тебе: угрёбывай за кордон. Вместе с ней. Там – другое дело, там она – с её талантами – не пропадёт, там хоть на содержании у ней живи. Но эвакуация возлагается на тебя. Ты понял?

– Не до конца… – Конрад, не глядя на Профессора, скрестив руки на груди расхаживал по комнате. – Скажите пожалуйста… мм… а с ней-то вы такой вариант обсуждали? Как она-то смотрит на… мм… эвакуацию? Как относится к назначению опекуна над собой? Нет ли возражений по персональной кандидатуре?

– Я с тобой тет-а-тет говорю. Конфиденциально. По-мужски. Поговорю и с ней, будь покоен. Но снять возражения по твоей кандидатуре должен только ты сам.

– Не знаю, кому я чего должен… Вы всё же неисправимый утопист, Профессор.

– А ты – неисправимый слюнтяй!

– Изощряйтесь в ласкательных прозвищах сколько угодно, на взгляды вашей дочери это не повлияет. О чём вы, господи? Она же меня вообще… Бляха-муха, у неё на меня самая адекватная реакция – брезгливое презрение!

– Она, моя дочка, небрезглива. Но если кто добровольно записался говном – да, адекватно реагирует. Так покажи ей, кто ты на самом деле! И всё, что имеешь… внутреннее сокровище своё – отдай ей…

Конрад поспешно схватил свою голову, будто та падала, и, склонившись к самому уху Профессора, взвыл:

– Гражданин хороший!.. Я устал повторять… я не знаю, что это за сокровище… Я не знаю, кто я… где я… что я… могу отдать… я…

– Японский бог!.. Вот она, гниль интеллигентская!.. Кругом – мир рушится, пора себя напрочь забыть – нет, всё рефлексиями балуется… на руинах… Вместо чтоб рубануть по-мужски: вот моя рука, обопрись и не бойся!..

– Ну тоже мне… нашли мужика!..

Конрад не сел – рухнул на спасительный стул. Те! – у Профессора участилась вибрация внутренней струны, и струна вдруг выдала неверный, дребезжащий тон:

– Господи… Что же будет с моей дочерью?.. На кого мне оставить её, Господи… А я-то хотел такому… говну… такому говну… Ну-ка ты, срань ебучая… ты ещё здесь… иди ты на…

Профессор побагровел, жилы на его лице вздулись, и вдруг он резко упал на подушку, захрипел, зашёлся в судороге, струйка мутной жидкости потекла у него изо рта… Конрад понял, что стряслось непоправимое.

– Врача! Врача! – вопил Конрад, громко топая по ступенькам. – Я этого не хотел! Нет! Нет! Я не виноват! Нет, я виноват!.. Нет…

Навстречу ему спешила Анна с сотовым телефоном – подарком Поручика – в руке. Она ворвалась в комнату отца и закрылась в ней. Конрад остался один, курить сигарету за сигаретой.

Через какой-нибудь час примчался Поручик на гончем гнедом мотоцикле, и вместе с ним прибыла усталая пожилая врачиха. Не обращая никакого внимания на Конрада, она бросилась в комнату Профессора, но пробыла там, впрочем, недолго. Выйдя, врачиха о чём-то шепталась с Поручиком, а затем с Анной, осунувшейся, простоволосой, словно постаревшей за один только час. Конрад сперва топтался поодаль, а затем благоразумно ушёл в свою комнату. Он думал лишь о том, что его пребывание на Острове Традиции закончено, и не представлял, куда теперь.

Всю ночь он не спал. Он не заметил, куда и когда девались Поручик с врачихой. Лишь только злосмрадным душком потихоньку полнился дом. Профессор Клир распространял трупный запах, не заслужив быть причисленным к лику святых.

Наутро Конрад всё же покинул свою келью, и его глазам открылось приметное зрелище: бравые молодцы в форме Органов Безопасности бережно поднимали на руки гроб с телом своего заклятого врага. Мокрый снег садился на непокрытые головы присутствующих, пронизывающий ветер трепал полы их одежды.