Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Утром следующего дня они собрали чемодан и выехали на автобусе в дальний Старо-партизанский район, где когда-то родился Андрей и где до сих пор стоит заколоченным дом Сабановых, а напротив живет двоюродная тетка Варвара, огромная, как медведь в фартуке, в молодые колхозные годы так и не вышедшая замуж… В обед Андрей и Наташа уже брели по райцентру. Андрей почти бежал, неся чемодан, Наташа спешила за ним со скрипкой в футляре, а со всех сторон их окружали деревенские звуки — горланил петух, тряся красным колесиком под клювом, хрюкали и томно визжали в зеленой канаве свиньи, звонко лаял крохотный пудель, стоя на скамейке, где-то еле слышно играла гармонь, и было радостно и светло, как в далеком детстве.

Сабановский дом ветх, на окнах — вертикально прибитые доски, крыша провалилась, как у китайской фанзы, никаких ворот, не говоря уж о калитке, и в помине не осталось. Во дворе бродят чужие куры. Идти некуда. Надо напрашиваться в гости — к Варваре Ивановне.

Теткин дом с белыми занавесками весь зарос спереди и с боков черемухой. Черемуха уже зацвела белым цветом, пахнет сладко, как Наташа, только большая. Андрей толкнул калитку и задержал шаг в ожидании собачьего рычания, но было тихо.

— Тетя Варя!.. Можно к вам?

Никто не ответил. Горожане поднялись на крыльцо — дверь в сени также не была заперта, только поверни кольцо. И в избу прошли — холодно тут, пахнет бедностью, полынью, старым табаком… Заглянули в большую комнату — никого. Может, ушла по делам? На полу — самотканые пестрые коврики, длинные, узкие, а поверху — круглые, как лепехи. Старинная кровать с блестящими шишечками по углам, с горою белых подушек, черно-белый телевизор, покосившийся платяной шкаф, на котором громоздятся связки газет и журналов. На стене — раскрашенные старые фотографии родных. Там и Андрейка с кривыми ножками на стуле…

— Тетя Варя?.. — Андрей сунулся на кухонку — и там никого. И только теперь приехавшие горожане услышали жалобный стон откуда-то сверху:

— Кто там?.. Назовитесь…

Она на печке! Вот уж не думал Андрей, что тетка Варвара, телом здоровее его раза в два, когда-нибудь залезет на печь. А что она там, мог бы и догадаться — в большой комнате, где они стоят, озираясь с Наташей, возле печи — длинная скамейка, а на ней — теплые меховые тапки. Да и выцветшая ситцевая шторка над спиною печки задернута. Вот она рывками, медленно съехала в сторону, и под потолком выглянуло смущенное старушечье лицо. Боже, неужто это она?

— Андрейка!.. — пропела тетка, но уже не львиным рыком, как бывало, а жалобным, девичьим голоском. — Это ведь ты?

— Я, Варвара Ивановна, — отвечал Андрей, растерянно глядя вверх.

— Я сейчас, сейчас… Вы отвернитесь покуда. — Она сползла с печки на скамейку, сунула ноги в тапки, и уже потом осторожно ступила на пол. Ноги крупные, в толстых синих венах. Сама уже сутулая, хрипло дышит. Раскинула руки — Андрей обнял тетку.

Когда-то была горячая, как солнышко, а сейчас зябкая, как остывшая перина. Ростом не стала ниже Андрея, но плечи подались вперед, брылья образовались на лице, белые усики выскочили над губой. И вся дрожит.

— Жена, что ли, твоя? — Только теперь заметила гостью, закивала Наташе. — Варвара Ивановна. — Ты правильно сделала, что вышла за Андрюшку- хрюшку!

Андрей никогда не любил все эти ее клички в рифму: Андрюшка-«Хрюшка», Ленка-«Пенка». А уж дружка по школе и вовсе нелепо обзывала: Сережа-«Рожа»… Но тетка была всю жизнь так добра, любила детей, угощала семечками, пирожками, дешевыми конфетками. Сама замуж, выходит, так до старости и не вышла — поначалу местные женишки шутили, что побаиваются ее (еще зажмет ногами — удавит), а потом и время улетело… наверно, хвори начались… Она же себя не жалела в колхозе — и дрова заготавливала, и трактористом работала, и скотником, и сено косила быстрее мужиков… И вот превратилась в старуху в желтых шерстяных носках, с коричневой шалью на плечах. Андрею стало до слез жаль ее. Болван, сосулька, даже подарка не привез. Все думал, она тут попрежнему богатырь…

— Опять подженился? Понравилось? — Тетка обняла теперь их обоих с Наташей. — Мать писала — еще на свободе… Папу-то проводил? Не успел? В своем доме надумали жить? Не сходите с ума. Там пол пляшет… крыша вон какая… сейчас дожди начнутся… Будете у меня. Я на кухне… а вы здесь будете. Кровать крепкая. Я на печку так, от скуки залезла… вчерашнее тепло ловить.

— С дровами туго? — Видишь, ухажеров не осталось… все на белой войне погибли… а самой в лес далеко.

— На какой белой войне?

— Ну, с водкой всю жизнь воевали… Она, белая, и победила. Ладно, ладно, не сердись… вы, наверно, демократы

— Я дрова привезу.

— На чем? У меня мотоцикл, еще с тех времен… да ведь его надо наладить… а ты скрипач. Да и дров теперь нет нигде.

Андрей и Наташа переоделись в одежду попроще и пошли, взяв два мешка, за кладбище, в лес, но там, кроме редких гнилых берез, действительно ничего не было. Весь хворост с земли собран. А пилу взять Андрей не догадался. Да и можно ли тут пилить?

Вернулись в село в сумерках. Андрей постоял перед своим старым домом и, скрипнув зубами, пошел отрывать доски от окон. Расколол топором, поломал, заступив ногою, плашек набралось довольно много, но они мигом сгорели в печке тетки Варвары, как будто и не деревянные уже, а из травы. Тогда Андрей, как какой-нибудь Шварцнеггер в телевизионном боевике, обошел дом и толкнул одной рукою клеть, прилепившуюся к сеням, — она с грохотом повалилась… Когда-то здесь по ночам вздыхала сабановская корова, вздыхала так шумно, страстно, словно вспоминала некие волшебные годы. А отныне здесь будет голо — и навсегда.

И стали таким образом Андрей с Наташей жить у тетки Варвары. Курочили один полусгнивший дом, чтобы обогреть другой. Весною ночи холодны, особенно когда цветет черемуха… Хозяйка-то, видно, шибко простудилась. А теперь, когда появились гости, и вовсе слегла — чаще всего дремала на двух сдвинутых лавках перед топившейся печкой, смотрела в огонь. Ночью иной раз шастала, как привидение в белом, мимо молодых во двор. Бывало, и вовсе не во время тащится, растопырив в темноте руки, боясь зажечь лампу, разбудить горожан.

Неловко тут Андрею с Наташей жить, но что поделаешь? Да и тетку в таком положении не оставишь — купили ей на свои небольшие деньги лекарств, две банки витаминов, заставили пить. Врача в селе нет, только акушер… Имеется, говорят, доктор в поселке золотоискателей, за лесом, какой-то армянин, но этот лечит за большие деньги…

Не у сестры же попросить? Не у матери с ее пенсии? Вспомнил их — и устыдился: до сих пор не написал покаянного подробного письма. Может, думают, его уже и на свете нет? А что напишешь, когда смутно на душе?