Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Они вернулись в родной город — здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением — вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: «Я теперь другая, не узнаешь. Нина». А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди… В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное — страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо… Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов… Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели — она плакала… в поезде ехали — лежала ничком, ревела… И в дом вошли — со слезами на постель легла… Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. — Ты никуда не выходи, — буркнул он ей наутро. — Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить… Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, — на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами «Эсквайр», ООО «Симпатия», «Гранд» и т. д. отсутствовал «Ромэн-стрит». Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал — цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. — За это надо в суд!.. У нас половина коллектива — истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: — Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? — И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. — Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. — А ты замужняя, не приставай, — буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты — цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше — удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12–14, с монистами из серебряных монет. Заработок у «ромэн-стритовцев» упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины… — Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним… У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули… Классику не умеет, а нынче публике классику подавай… — Колотюк загибал пальцы. — «Умирающего лебедя» Анька станцует… Из «Цыганского барона» сделаешь попурри — я намажусь бронзой, спою… А? А?

Андрей, ожидавший, что его здесь будут ругать, упрекать за то, что не предупредив исчез, только кивал и улыбался. А куда еще ему идти в этом городе? Только вот осторожно выведать бы, что произошло в Маминым, и не подстерегает ли опасность Андрея с Наташей.

— Скрипку я купил… — пробормотал он, жмурясь как бы от густого дыма курящей напротив Ани. — А спонсора-то, оказывается, убили?.. — Не то слово! — возбужденно закричал Колотюк, делая большие глаза. — Один раз прямо возле собственного дома хотели жахнуть… бульбочка такая лежит у ног — и вдруг трах!.. Шофера наповал, а он жив. Так у Москве достали. — Дмитрий Иваныч перешел на шепот. — Они, видать, и бабу его выкрали… Объявление давал по местному телеку — полмиллиона долларов! Это миллиард по старому!.. Не откликнулись. Наверно, больше хотели выторговать… А теперь не с кого! Видно, девку зарезали и — в топку, зима тяжелая была… «Неужели не знают, что это со мной она сбежала? — недоверчиво всматривался в глаза музыкантов Сабанов. — Или не хотят лезть в душу, щадят?..» — Ты где был-то? — спросил, наконец, Колотюк. — Мы все думали — в «почтовом ящике»… А когда узнали, что и на похороны отца не приехал… — Папа помер?.. — пролепетал Андрея. В глазах у него потемнело. Колотюк еще раз тяжелой ладонью ударил его по спине, теперь он сочувствовал. «Вот ведь какая я тварь… связался с девчонкой, обо всем на свете забыл… 0тец умер. Наверно, телеграмма в ящике на почте лежит.» Андрей бежал по улице, вспоминая дикие свои сны. Там он мать в лицо забыл, а в жизни про отца не вспомнил. Что уж говорить про друзей — Орлова, друга своего, не похоронил… Истинно говорят, если душу черту заложишь… Но это во сне красиво — душу закладываешь за обладание гением! А наяву-то все проще — из-за смазливой девчонки, которая нет-нет да о прежнем муже напомнит… На почте все было, как и раньше. Стояла толпа старух за пенсией, в отделе распределения почты на полу лежал белый с серыми пятнами дог, как живой сугроб, а пышная веселая Любовь разбирала газеты. — Сабанов!.. — удивилась она. — Ты где же так долго пропадал? Тебя две телеграммы ждут. Одна — хорошая… а про другую уж сам знаешь? Андрей достал из абонементного ящика узкие бумажки и прочел. Да, умер. «СЫНОЧЕК ОН УСНУЛ НЕ ПРОСНУЛСЯ ТЕБЯ СПРАШИВАЛ ВЕЧЕРОМ ПОХОРОНЫ ПОНЕДЕЛЬНИК МАМА». Три месяца назад… Другая телеграмма извещала Сабанова, что он включен в состав жюри всероссийского конкурса имени Ойстраха, конкурс состоится 12 апреля в Москве, в Большом зале консерватории. Розыгрыш? Да кто Андрея в Москве знает? Подпись — Лексутов. И телефон приписан: 299-3417… Да не тот ли это Лексутов, что здесь лет десять назад был директором филармонии? Этакий шарик, все хихикал: «Я директор антимонии». Вишь ты, куда закатился. Что ему от Андрея нужно? Вспомнил, чтобы хоть перед кем-нибудь из провинции власть свою показать, насладиться его благодарностью? Конечно, Сабанов не поедет. Какой из него член жюри. Наташа все также сидела дома за столом. Набеленное до сметанного цвета ее личико было в следах от слез. Платочек скомканный смят в кулачке. — Ну что, что с тобой? — уже злясь, прохрипел Андрей, опускаясь на стул прямо перед ней. Но глазки ее все равно, как будто они с косинкой, смотрели мимо Андрея. — Вот, читала… — прошептала она, выкладывая на стол записную книжечку с золотыми буквами «Афоризмы.» — Какие умные мысли! Вот. «Чтобы познать человека, его надо полюбить. Фейербах.» — Она шмыгнула носом. — А он меня любил… Вот еще. — Сняв слезинку с губы, прочитала. — «Клевета столь же опасное оружие, как и огнестрельное. Рубинштейн». Может, на него наговорили… а он был совсем не таким? — Да не может быть!.. — язвительно воскликнул Андрей и почти вырвал ненавистную книжку из ее рук. И торжественно, издеваясь огласил. — «Животные не восхищаются друг другом. Паскаль». То-то он тебя бил! — Он из-за ревности… Столько сделал для меня… — тихо ответила она сиротским голоском. — Он… он маму положил в санаторий бывших большевиков… научил меня одеваться… — И снова замолчала. И с трудом добавила. — Он обожал меня. Ничего не жалел. — Да? Ничего жалел? Это верно. Сотни людей зарезал… По кровавой дорожке во власть поднялся… — Если бы так, его бы давно арестовали! Отдай!.. — она выхватила мокрую от слез книжечку. — Он был такой мечтательный… музыку тоже слушал… Андрей вдруг почувствовал, что у него в голове зашумел вихрь, в глазах покраснело. Он закричал: — А у меня отец помер!.. — Это чтобы она поняла, что Андрей потерял, пока бегал в нею по Сибири. — Еще на Новый год! Она кивнул и продолжала: — Собак любил. Кости им выносил во двор. И цветы обожал. Знаешь, сколько цветов подарил за прошлый год?.. Андрей изумленно уставился на нее. Дура? Или он ее просто не понимает? — Маму устроил… да, я уже тебе говорила… Детсад в Березовке построил… а скольким пенсионерам помог… раненым афганцам… Андрей медленно поднялся. Кулаки сжались. Ударить ее, чтобы вылетела в окно? Если ударит, убьет… Как в сне, отошел прочь и лег на несобранный после ночи диван, уткнувшись плечом в процарапанные до бетона обои. — Да… да… — продолжала лепетать Наташа, сидя к нему спиной, шелестя страницами. — Конечно, я тогда испугалась… Но он был мне, как папа. — Ну и иди к нему… — от бесконечной усталости Андрей еле выговорил эти страшные слова. Но выговорил. — Иди. Говорят, он на аллее Славы похоронен, рядом с самыми знаменитыми людьми города… Может, тебе скажет из-под земли, где для тебя золото оставил. — А он обещал… говорил, как положено — завещание, если что… — Да! Вот-вот. Может, еще и сперму в холодильнике оставил… Наташа завыла. Андрей закрыл глаза. «Прости… — хотелось промычать в слезах. — Я же тебя люблю… но я беден… а ты устала от бедности еще до встречи с твоим Маминым. Я же понимаю.» Дверь открылась и закрылась. Ушла. Куда она пошла? А черт с ней. Черт с ней! Вспомнилось, как с отцом за кедровыми орехами ходили. Андрейка забрался на громадный кедр с развилиной наверху — судя по количеству «этажей», кедру лет сто, если не больше. Лез, лез, на длинный сучок перебрался, шишки стряс и вдруг стало ему жутко. Ведь обратно не слезет. А крикнуть папе стыдно. — Ты чего там? Давай еще, колоти… Андрей молчал. Отец, сняв кепку с мокрой лысой головы, ждал возле полупустого мешка новых поступлений. Преодолевая страх, но понимая, что все, он тут останется, мальчик свалил еще сколько-то шишек, и затих, прижавшись всем телом к самой толстой ветке, как рысь или обезьяна. — Если нет больше ничего, слезай!.. — позвал отец. — Дальше пойдем. Андрей не отвечал. Отец, наконец, догадался. Смотрел-смотрел наверх и сморщился. Но грузный, слабый после очередной водочной болезни, он не мог забраться к сыну. И на беду, никого рядом из их села в тайге не было слышно. Даже ружья не стреляли. Тогда отец придумал: — Послушай, а ведь сегодня будет солнечное затмение… боюсь, прихватит меня… я тут дуба дам… Помоги, сынок. Отведи домой. — И для большей наглядности он лег на пожухлую траву. Андрею стало страшно за отца. Если не дай бог потеряет сознание. Как он его дотащит до поселка. Да еще в темноте, если грянет затмение. Андрей забыв о собственном испуге, как-то ловко и быстро сполз по огромному кедру до самой нижней ветки, правда, слегка оцарапав себе в паху — рубашка-то задралась… Повис на руках и спрыгнул. Из-за приземления с большой высоты что-то в голове слегка стряслось, но руки-ноги целы. Помог отцу подняться и, вскинув мешок за плечо, повел отца домой. Уже возле ворот старик Сабанов рассмеялся: — Выходит, я тебе не еще чужой человек. А вот партии нашей сраной стал чужой… — И опечалился как всегда, вспомнив о несправедливостях судьбы. И сильно напился в тот вечер. А может, и за сына переволновался. Никакого затмения, конечно, тогда не случилось… Пойти, посмотреть, куда Наташа пошла? Нет. Надо к матери ехать… Выбежал, дал с почты телеграмму: «МАМОЧКА ПРОСТИ БЫЛ ОТЪЕЗДЕ ДНЯХ ПРИЕДУ АНДРЕЙ.» И уже отослав телеграмму, понял: пока не вернет душу своей Наташи, никуда не уедет. Если он потеряет Наташу, жить ему будет нечем. Только ее ласковые глазки, ее свежее тонкое тело… ее великая наивность и чистота… И он побрел к тому опасному, проклятому, краснокирпичному дому, в котором недавно жил Мамин. У входа никого не было. На качелях снова, как тогда, осенью, качались девчонки в раздуваемых платьишках и куртках. Дремали на солнцепеке у стены собаки, поодаль, выгнув спину и вытаращив ясные глаза, замерла юная кошка. Андрей опустился на скамейку с вырезанными там и сям словами: «ВИТЯ», «НОС», «КЛИНТОН» и пр. Зря он здесь. Вряд ли Наташа зашла в этот дом наверняка квартира опечатана. Вдруг он заметил — перед ним стоят двое. Поднял глаза — громилы в зеленых спортивных костюмах угрюмо уставились на Сабанова. — Живой? — А что такое? — Андрею было сейчас совершенно безразлично, если даже они его измолотят. Это были те самые, бывшие охранники. Один из них, с расплющенным носом, пострадал за «украденную» скрипку. «Убьет», — подумал Андрей. Надо чтото сказать. — Вот, жду оперативников. — Он кивнул наверх. — Можете рядом посидеть. — Каких еще оперативников? Туфтит, — пробурчал широконосый. И с размаху ткнул ботинком Андрею в колено. Андрей взвыл и скорчился, обнимая руками ногу.