Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— А как вы думаете, рабочие ему нужны?.. — спросил я. Я не решился сказать «музыкант» — вдруг студенты, любопытствующий народ, смотрели передачу «Час пик».

— Вряд ли, — значительно нахмурился широкобородый. — Он хорошо платит. К нему только по контрактам едут… Я зевнул и вызвал взглядом Наташу в тамбур посоветоваться. Если мы сойдем на полустанке, а вертолета еще не будет, придется ждать. А поезд уйдет. Что ж, не возьмет нас «барон» к себе — купим билеты на другой поезд и дальше покатим. — Как думаешь? — Ты мой муж, ты и решай… — рассудительно сказала Наташа. Рано утром мы сошли вместе со студентами возле заметенного до крыш крохотного поселка Еловка. Старики, скрипя деревянными лопатами, вычищали коридоры в сугробах. Сладкий древесный дым пьянил как водка. Ровно в одиннадцать по местному времени в сверкающем синем небе показался вертолет, он сделал круг, снизился над единственной улицей и поднял снежную бурю вокруг. Он завис, работая винтами, мягко присев лыжами на белый наст, не давая им провалиться. Открылась дверца — вылез, чуть пригибаясь, в легкой белой курточке и джинсах моложавый мужчина. Он, улыбаясь, быстро перебрасывая глаза, осмотрел девушек. И мою Наташа тоже. — Ну, отдаетесь в рабство? — спросил. — Прошу. — Но дело в том, что они не наши, — девица, которая раньше была бы комсоргом, показала на нас. — Он рабочий. И с таким высокомерием она это сказала… — Не совсем. У меня секретный разговор! — Я успел вклиниться во-время, ибо на лице хозяина вот-вот могло возникнуть выражение смертельной скуки. — Можно вас на семь секунд? То ли Концевича заинтриговали неожиданные «семь секунд», то ли Наташа понравилась… Смуглый, быстрый, он поиграл губами и шагнул в сторону. Я, стоя спиной к студентам и грохочущему вертолету, внятно прокричал: — Я — скрипач! Окончил консерваторию! Но могу делать и черную работу. — Лишь бы он не вспомнил про скрипача, о котором говорил по телевизору Мамин (удивительное дело, народ запоминает именно такие слухи — кто украл, кто увел!). И поэтому я торопился с новой информацией. — Нам не дала пожениться ее мама. (Ах, надо было сказать не «мама», а «мать». «Мама» тоже опасное слово — близко к «Мамину».) Богатая стерва, директриса магазина. — Я врал и бил наверняка. Моему собеседнику, крутившему миллионами долларов, была, я думаю, смешна фраза о богатой матери Наташи. Так и оказалось. — Деньги… какая чушь собачья. Что выше любви? — У него запел в нагрудном кармане телефон. — Сорри. — Достал трубку, оскалился, как это делаю я, вслушиваясь. — Да. Сейчас еду. — И подмигнул с улыбкой, как заговорщик. — Альберт Иваныч. Будете моим личным музыкантом? А твоя жена — фрейлиной? Летим. «Там разберемся…» — я вскинул на спину рюкзак, схватил чемодан и повел под руку Наташу к елозящему на снегу вертолету. Что нас ждет? Внизу проплывали нефтяные вышки. Горел над трубами газ. В голове неотвязно гремела очередная песенка из ресторанного репертуара: «Стою я раз на стреме… держу в руке наган… И вдруг ко мне подходит неизвестный мне граждан… Он говорит: — В Марселе такие кабаки! Такие там мамзели, такие бардаки! Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях… лакеи носят вина, а воры носят фрак…» И еще вспомнилась: «Постой, паровоз, не стучите, колеса…» Когда я теперь увижу маму родную мою, отца, сестренку?.. Внизу показался красный кирпичный городок на снежной целине с серыми надутыми полосами грязи, круглая площадка с флажками по краям, к которой, завалясь на бок, вертолет и устремился.

Нас встречали две машины со включенными фарами — синий длинный «форд» (вроде микроавтобуса) и «мерседес». Наташу и меня Концевич посадил в «медседес», а студентов — в другую машину. Жить всем нам предоставили номера в гостинице «Парадиз» для приезжих специалистов. Если бы не знать доподлинно, что мы вблизи полярного круга, ни в жизнь бы не поверил, что в тундре может быть такое великолепие: мебель-ампир из черного дерева, в ванной белый кафель, «лунные» шторы, телевизор «SONI», холодильник со спиртными напитками и минеральной водой. — Отдыхайте, вечером ко мне в офис на собеседование. В шесть вечера здесь уже темно, как ночью. Мы с Наташей пришли в длинное, старое здание с освещенным флагом российской федерации над крыльцом. Но и внутри все сверкало пластиком и зеркалами. На втором этаже в середине огромного кабинета сидел Концевич. Кивнув на черные кожаные кресла, он сказал: — Итак-с. Будут приезжать гости — вы… Алексей Иваныч?… играете, услаждаете слух. Пируем в ресторации — также… услаждаете… Плачу сто баксов в неделю… думаю, чаевые у вас будут не меньше. — Он повернулся к Наташе на крутящемся стуле с прямой спинкой. — Теперь с вами. На компьютере не работали? — Клавиатуру знаю, — изумила меня в который раз моя малышка. — Файлы могу находить. А вот насчет программ… — С программой поможем. Главное — нет программы партии. В зале смех. Будете тексты набирать и печатать. И по телефону отвечать. Как можно более нежно: «Алёу?..» Если не нежно, мне не нужно. — Он рассмеялся, вскочил. — Но это — днем. Он набрал номер. — Ты дома? Мы едем. — Отключил связь. — Муш-ш-ш покажет класс игры, а вы с мадам познакомитесь. Будете при ней, когда надо… а если что — выходить на меня по этому телефону. — И он протянул Наташе трубку с антенной. — Дарю. Вот так раскрывается, так закрывается. Можете по межгороду звонить… своей сердитой маме. — Концевич подмигнул мне. — Авось, простит, если узнает, что вы у меня работаете… В Сибири три человека, которых все знают… это я, это Россель на Урале и это… как его, бандит Мамин. Но в него вроде бы опять стреляли на днях… — И он посмотрел на меня и на Наташу с каким-то особенным интересом (или это теперь мне так кажется в разговорах с кем угодно?). — Стреляли?.. — вырвалось у меня. И я постарался рассмеяться. — Я как-то видел по телеку… у него же сто охранников. И у самого, наверное, оружие в кармане… — Я все это говорил медленно, изображая пальцами пистолет, чтобы Концевич слушал меня и не оглянулся бы опять на Наташу — я думал, сейчас она упадет. — Если очень надо кого-то убить, убьют. — Произнес Концевич, гримасничая в такт щелчкам ключа, запирая кабинет. — Не во второй, так в третий раз… Против лома нет приема. Как там можно сочинить дальше? Против пули нет пилюли…

«Если Мамин мертв, значит, можно и вернуться домой… — звенело у меня в голове. — А вдруг он еще жив остался? А может, нарочно распустил слух? Сейчас так делают… чтобы народ зауважал… чтобы избрали во власть повыше…»

В полном смятении мы с Наташей поехали домой к Концевичу. Их коттедж в ряду других подобных строений из красного кирпича ничем не выделялся — двухэтажный, с гаражом сбоку и мансардой под высокой асимметричной крышей. Услышав гудок «мерседеса», на крылечко вышла в серебристой шубейке, наброшенной на плечи, женщина лет тридцати, с очень легкомысленным личиком. Но это лишь на первый взгляд. — Ах какие гости! — пропела она. — Это они, Алик? Вы играете цыганские напевы Сарасатэ? И мне пришлось прямо с порога приступать к работе… Вынул из футляра скрипку, футляр отдал Наташе. Вспомнив школу цыганского ансамбля, усмехнулся сатанинской улыбкой (это действует на слушателей) и, слегка комикуя, дергая плечами и встряхивая головой, в которой кружились огненные мысли «Мамин, Мамин…», выдал стремительную страстную мелодию — сразу из финала «Напевов». Наташенька сидела рядом с хозяйкой и вымученно улыбалась. Я думаю, Концевичи если и обратили внимание на ее дрожащие ручки, то решили — девочка устала из-за перелета. — Шарман!.. — промурлыкала хозяйка, когда я закончил. — Брависсимо!.. Не правда, Алик?