Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Эля мужу, видимо, что-то сказала, тот перехватил трубку, закричал:

— Где он там? Дай-ка ему!..

— Ему сделали укол, спит… — соврала Наташа. — Но я могу поехать, Альберт Иваныч, если очень нужно… Может быть, ничего с ним не случится? Как думаете, Альберт Иваныч?

Помедлив, Концевич потеплевшим голосом ей ответил: — Еще не вечер… вы еще посмотрите мои буровые… Я поразился его откровенности — ведь жена стоит рядом… Впрочем, это их проблемы. Прошло несколько дней. На наше счастье поднялась пурга, вокруг поселка стало темно, как при пожаре. А может, где-то и вправду нефть горит… И однажды я подумал: «Как бы наверняка узнать, жив ли Мамин?..» По телевидению и по радио за все это время о нашем сибирском авторитете ни разу не упомянули. Но, может быть, здесь имеются московские газеты? Хотя вряд ли. Кто и зачем повезет их к Полярному кругу? Но я все же решил наведаться в местную библиотеку. Она располагалась в бараке с облезлой штукатуркой. Возле крыльца на снегу лежали, жмурясь, белые лайки с хвостами, закрученными бубликом. «Библиотека имени Есенина», — было написано на стеклянной с отколотым краем дощечке у входа. Библиотекарь, как все библиотекари в России, тихая бледная женщина вне возраста, сидела одна, закутавшись в шубу и шаль цвета пепла, читала книгу. Очень осторожно, чтобы не обидеть, я осведомился, нет ли у нее какой-либо периодики, хотя бы областной. — Почему же нет! — она явно расстроилась. — У нас преуспевающая фирма, Концевич интеллигентный господин. Только вот читателей мало, все на буровых. А приедут — не до газет. — И кивнула на длинный стол. — Подшивка «Российской газеты» вас устроит? Есть разрозненные номера «Комсомолки»… Это уже было кое-что. Если Мамин в декабре все же прошел в депутаты Госдумы, о нем должна быть информация. Я начал листать большие страницы… Постановления правительства… Указы президента… И уже потеряв надежду встретить что-нибудь о Мамине, я смотрел мельком, по диагонали. И вдруг — на последней полосе газеты от 17 февраля (это неделю назад!) в траурной рамке напечатано: «Трагически погиб депутат Государственной думы Мамин В.П. Вчера на него совершено покушение на окраине Москвы, на кольцевой дороге. Неизвестный преступник изрешетил из автомата машину Мамина и скрылся. Это было уже третье по счету покушение на известного депутата и бизнесмена. Труп Мамина В.П. отправлен в Сибирь, на родину.» Надо было сразу смотреть некрологи… Но я боялся сглазить надежду. Если жив, нам есть чего опасаться. А если он теперь действительно мертв, мы можем вернуться. Я могу снова пойти в цыганский ансамбль «Ромен-стрит»… Но ведь в городе остались его люди. Ну и что? Небось, делят власть, им сейчас не до нас… Нет, все же лучше уехать за границу: в России все равно страшно нам, и Наташа никак не может забеременеть, хотя очень хочет доказать, что любит меня. Тут у нас не получается… Но как выбраться с Севера? На мой первый же намек Концевич обозлился, засверкал глазами на темном лице: — Бежите, как крысы с корабля?.. — Почему?! — Потому! Наверное, у него случились неведомые нам трудности. Неспроста в последнее время стал раздражительным, и никто к нему не приезжает. Он оставил в покое мою Наташу (правда, до сих пор в гостинице живет студентка Неля). Эх, как бы долететь до железной дороги, до материка. А там сообразим. Может, с его женой договориться — дескать, давайте вместе съездим в теплые края? А по дороге распростимся… Но Эля хандрила: опустив шторы (весеннее солнце уже мешало) целыми днями валялась на огромном диване, смотрела по «видику» эротические фильмы. Пила в одиночку и курила. Пока еще не растаяла тундра, не ожили смрадные болота, в которых, говорят, лежит не одна сотня тракторов и вертолетов, можно попробовать сбежать на попутных машинах. Но где эти попутные машины? В лучшем случае до соседнего поселка со сгоревшей в прошлом году скважиной… Пешком пойти — волки съедят. Выручил случай — Концевич улетел на вертолете в Тюмень, оттуда, как мы поняли, он самолетом должен добраться до Москвы: предстоял некий съезд нефтяных «тузов». Вертолет вернулся вечером, я взял две бутылки коньяка и пошел в гости к первому пилоту. Я его знал в лицо, он не раз приходил к Алику, когда я играл на скрипке, — приносил красную рыбу. Найти его в этом крохотном селении было проще простого — спросить у мальчишек. — Иваныч? А вон, с флюгером дом. Крепкий, с суровым лицом, как Чкалов, вертолетчик как раз ужинал — ел бруснику ложками. Жена подала скворчащую яичницу с ломтиками лука и сала. — А, музыкант! — обрадовался хозяин. И пояснил жене. — Он тоже Иваныч! У нас и шеф Иваныч! Мы все Иванычи. Хоть русский, хоть еврей. Садись! Что, на охоту хочешь, пока его нету? Он был уже слегка во хмелю, я достал свои бутылки, мы выпили, и я тихо объяснил ему, что нам с Наташей срочно надо к ее маме. Лежит, не встает. Не дай Бог, не увидев дочери, угаснет… Летчик закивал стриженой головой, пот сверкал на его коротких «баках» возле ушей. — Но керосин… — завздыхал он. — Алик ведь все помнит. Может, его дождешься? — Не могу. Наташка ревмя ревет. — Да?.. А как вы узнали, что маманя больна? — И он вдруг очень пристально посмотрел на меня, как будто ничего не пил. Я во-время нашелся, что сказать. — Так ведь… Альберт Иваныч подарил ей телефон с антенной… Слышно плохо, но мы все поняли. Летчик кивнул и, подумав, скривился — ему самому было неприятно это произносить: — Тысяча баксов. Завтра утром отвезу. — И как бы объясняясь без слов, что ему тоже надо жить, приложил руки к горлу. Ночью мы Наташей собрали наши немудреные пожитки, спали плохо, все чего-то боялись. В шесть часов утра за нами на вездеходе заехал Иваныч. А через час мы уже летели на юг области, к железной дороге. После расчета с вертолетчиком (мы это сделали перед посадкой), у нас с Наташей осталось всего четыре сотни долларов и тысяч пять новыми деньгами. Не бог весть какие деньги, но все-таки. Концевич нам должен еще тысячи полторы долларов, но мы обойдемся без них… Вертолет дребезжал, гремел, несся в утреннем сумраке. И в моей душе вырастал огромный сверкающий оркестр — разворачивалась неведомая музыка, которую, может быть, я когда-нибудь запишу… Я сидел на железной лавке возле бочки, вонявшей керосином, Наташа — на тряпках. И вдруг она, едва не упав, бросилась ко мне, повисла на шее, стала рыдать. — Что? Что ты?.. — кричал я ей в ушко. Она плакала и ничего не отвечала. То ли до нее лишь сегодня дошло, что Мамина более нет на свете… то ли радовалась обретенной свободе… Я спрятал ее лицо у себя на груди и подумал: что-то, наконец, меняется в нашей жизни. Надоело бегать с чужими документами… да еще и попадешься с ними… Надо ближе к дому. Заработаем денег и — в июле-августе уедем, наконец, в чужие теплые края. Настоящие паспорта для выезда оформим. Ведь Наташеньке исполнилось семнадцать. А сейчас уже в четырнадцать выдают…