Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

…Углев задумчиво смотрел в окно, на тайгу.

— Вы меня о тём-то спросили? — услышал он голос девицы. «Став стариком, вслух бормочу, кажется?»

— Да, да… — «Наверное, надо ей дать домашнее задание». — Ксения, помните странствия Одиссея? Сочините сами еще одно приключение для Одиссея… ну, пока он добирался из Трои в Итаку? — и вдруг, цепко поймав взглядом ее заметавшиеся глазки, мягко, очень мягко осведомился: — Или подзабыли? Тогда можно вот о чем порассуждать… как раз мимо наших мест в середине семнадцатого века двигался со стрельцами на восток сосланный протопоп Аввакум, слышали?

— Да.

— Напишите к следующей встрече, как вы понимаете, за что его сослали. А затем и сожгли.

— Сожгли?! — Ксения в ужасе смотрела на учителя. Наверное, зря он ей дает такое задание. Ну а какое же дать? И о чем? Девица мало читает хорошей литературы, хотя Углев часто видит ее во дворе на качелях с книжкой. Что же она читает?

Уловив его сомнения, она пролепетала:

— Нет-нет, я слышала… я посмотрю литературу…

Странно было бы, если бы она не слышала об Аввакуме. Среди жителей Сиречи многие были из рода староверов, и ответы детей в школе порою изумляли. Один мальчик, помнится, еще в советские времена подробно написал про церковный раскол, про Никона и знаменитого протопопа, который обзывал нововведенное для сотворения креста троеперстие «дулей». Кстати, этот мальчик должен был получить очередную для школы золотую медаль, но ее перехватила железнодорожная школа.

Когда Углев возмутился и отстучал на машинке письмо в городскую администрацию, в горотдел народного образования, оттуда явилась в школу с его же письмом комиссия этого самого гоно. Конечно, лучшая защита — нападение. Да и наверняка про все странности углевского преподавания (еще весьма робкие в условиях той, прежней методики) давно было доложено начальству — всегда найдутся податливые и готовые на предательство люди. Может быть, это был Калачевский. Так или иначе, Углева сняли, а Шамоху снова назначили директором. И он оставался им до 1991 года, когда вышел с красным флагом приветствовать ГКЧП.

Лживый Кузя. С огромными, в слезах изумления глазами и хриплым дыханием: «Ты мне не веришь?! Хочешь, бля, гвоздь проглочу?!» Дед Кузя, который пил школьный спирт, купленный для протирки оптики, дед, ставший страшным, как библейский Моисей, когда выбил кулаком окно и кричал пролетавшему самолету: «Передай Ельцину, демократу сраному, страну развалил!..» А однажды с великого бодуна пошел и вовсе на ужасный поступок: устроил с алкашами, обитавшими вокруг железнодорожного вокзала, свои похороны… вспомнил, верно, как Углев читал ему «Сатирикон» Петрония (еще когда дружили), и решил повторить розыгрыш Тримальхиона…

Но после этого старик долго болел и, хотя Валентин Петрович его не гнал, ушел-таки в железнодорожную школу, где по сей день и работал.

И, надо сказать, Шамоха более, кажется, не подличал. Пока совсем недавно весть про их бывшего ученика снова не всколыхнула городок Сиречь — в связи со скандалом в Америке. Как сообщили многие телеканалы мира и России, Алеша Иконников был приглашен на конференцию программистов в Кремниевую Долину, и там его арестовали за произнесенную речь. А что он такого сказал? Он заявил, что сейчас любой террорист запросто может вывести из строя любую компьютерную систему — хоть правительства, хоть Пентагона. Для этого нужно смастерить элементарный генератор. Алешу обвинили в нарушении Федерального закона, смысл которого — провоцирование теракта против США. Он успел дать интервью CNN, где объяснял, что хотел как раз предостеречь все современное общество, пронизанное насквозь техникой. После событий 11 сентября это стало особенно злободневно.

В защиту Алеши выступили десятки ученых. И его освободили. И он стал еще более знаменит.

Тогда в Шамохе и взыграло неуемное пламя неприязни: в областной газете появилось интервью, из которого следовало, что талантливый физик обязан успехом, конечно, прежде всего сиречьскому физику Шамохе. Углев сам не понимал, почему его так больно задели слова Шамохи. Наверное, слишком крепко в свое время привязался к тому пареньку, почти сироте (при больной матери, лежавшей месяцами в алкогольном отделении психбольницы). А в последние годы Валентин Петрович, потерявший своего Сашку, едва ли не каждый день вспоминал о гениальном мальчике как о своем родном сыне. Фотография знаменитого сибиряка висела в вишневой рамочке в директорском кабинете Углева. Но точно такая же увеличенная фотография украшала, говорят, и кабинет Шамохи.

Однако особенно обидно было то, что именно ему, Кузьме Ивановичу, гениальный юноша прислал экземпляр журнала «Sience» со своей скандальной публикацией…

А про то, как Углев ему читал стихи Державина и Лермонтова, Некрасова и Блока, наверное, мальчик забыл… Или все-таки не забыл?

Он же плакал от восторга, от изумления, слушая Валентина Петровича, который и сам при чтении не мог удержаться от слез.

— Я могу идти? — спросила девица.

— Что?.. — опомнился и потемнел лицом Углев. — Да. Конечно.

Проводив девицу до ворот, он вернулся в дом и стал собираться в город — уже пора, жена заволнуется, — принес из погреба моркови и свеклы, собрал рюкзак. Но в эту минуту в дверь с крыльца постучали.

«Неужто Кузьма Иванович?! — раздраженно подумал Углев. — Выпил на холяву и явился подпортить настроение?»

— Да!

Нет, это был не Шамоха. Это пришла в вечерних сумерках мать Ксении, Татьяна Ченцова, бывшая его четверочница Ганина. Углев включил лампочку на веранде.

Она держала перед собой круглый жестовский поднос с яблоками и черным крупным виноградом на тарелке, рядом слегка перекатывалась обернутая в бумажное полотенце бутылка вина. Молодая женщина предстала перед ним в легкой спортивной одежде — в голубых джинсах, в белых кедах, белой ветровке, золотистые волосы рассыпаны по плечам.

— Можно?.. Или уже поздно?.. — чуть смущенно улыбается. Видимо, пришла, чтобы поблагодарить за первый урок дочери?

— Конечно, конечно… — Он включил свет в жилой комнате и кивнул в сторону колченогого столика собственного изготовления, покрытого клеенкой, края которой завернулись в трубки. — А я уже собирался…

Она поставила поднос на столик и выключила свет.

— Я отвезу, — коротко ответила она и села, глядя снизу вверх на старого учителя. Нет, она пришла с какой-то просьбой. Все равно.