Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

— Какая ты еще молодая.

— Я?!

— Брось. Я уже стара.

— Ты… на шесть лет меня моложе!

— Милый, русская, бывшая советская женщина стареет быстрее, чем собака. — Она погладила его редеющие светлые волосы. — Валя, как тяжко жить в этом городе. Может, все-таки уедем на старости лет в деревню к твоей маме или к моим? Ведь и там можно создать хорошую школу.

Он тяжело вздохнул.

— Оставим им этот городок? Давай спать.

Она пошла стелить постель, он со смутной улыбкой смотрел на нее.

— Что глядишь так? Вспоминаешь лунный календарь? Сегодня все возможно.

«Да уж, после всего, что испытал…» Но телефонную вилку вынул из розетки.

Они и спали, и не спали. Как после долгой и недоброй разлуки, нежили и целовали друг друга, наслаждались друг другом. Стесняясь своего взгляда, он исподлобья разглядывал ее белое узкое тело — до миллиметра ему известное, родное, с бледным следом от резинки трусиков на бедре и этим малозаметным, но все же рубцом на правой груди — следствием почти неизбежной операции в ее возрасте при жизни в данной местности… Прижал к себе и зажмурился.

И все равно — не умели они, не могли забыть о своей работе.

— Детей возят на машинах в школы — страшно, — жалобно шептала Мария мужу в ухо. — Родители шантажируют. Один завучу нашему позвонил, тебе не передали, чтобы не травмировать: оставлю без света, если не дадите медаль моему сыну… Наши дети пишут в сочинениях: хотим быть, как Толик, потому что люди Толика ввертывают лампочки в подъездах и везде написано: «Лампочка Толика»…

«Так вот о каком Толике речь!» — наконец дошло до Валентина Петровича.

— Да еще часовых поставили возле двери Аллы Васильевны… Такой у нас теперь свой Тимур. Хочет стать депутатом.

Углев не отзывался, молчал. Не уснул же он? Мария приподнялась в постели — нет, лежит с открытыми глазами.

— Валя, а если генофонд истлел? И мы бесповоротно превратились в бандитскую нацию? Мы — белые чеченцы.

— Не говори так, — улыбнулся наконец в рассветных сумерках своей длинной учительской улыбкой Углев. — Мы не можем проиграть. Тридцать лет псу под хвост? Из-за этих… слабых заблудших людей? Нет. Да и Кузя… не верю… хотя… старость… Ладно, спи. Давай правда поспим…

Имеем мы право? Пусть другие шестерят.

Они забылись.

И уже было светло, когда Мария воскликнула:

— Валя! Ты знаешь, сколько на часах?

— Час вечности пробил на наших часах, — гундосо, слегка имитируя голос Ахматовой, проговорил, не открывая глаз, Углев. — Ну и что?

Уволю сегодня и тебя, и себя.

Впрочем, к своим урокам они в школу вполне успевали. Ах, о чем это они? Сегодня ж воскресенье. Валентин Петрович, прошлепав босыми ногами по линолеуму в ванную, побрился и, выйдя, удивился тишине.

Вспомнив наконец, что телефон отключен (воскресенье воскресеньем, но все же!), воткнул вилку в розетку — и телефон сразу же затрезвонил.

— Я слушаю, — привычно, очень негромко сказал в трубку Углев. И лицо его исказилось. — Что?! Кто?.. Когда?..

— Что-о там? — пропела из кухни жена. — Кофе сейчас бу-удет.

Ахматова, говорят, очень любила кофе.

Потемнев лицом, сгорбившись, Валентин Петрович продолжал слушать.

Жена выглянула.

— Что-нибудь в школе?

Он потерянно покачал головой, медленно положил трубку.

— Что? Что?! — выскочила к нему босая жена.

Он не мог и слова выговорить.

— Валя! Да что случилось-то?! В школе?

— На даче… — с трудом проговорил он. — Пьяный, конечно… Ох, дед, дед! РГД — Ченцовым за ограду… потом сам, в вагончике, из двустволки… Тех вроде бы не задело. — Углев отвернулся от жены, закрыл кулаками глаза. — Боже мой, Машенька! Хороший был дядька. Не захотел, не захотел… А теперь — хрен вам!.. тем более!.. Жизнь положу, но не согнете!.. курвы!.. гандоны сраные!.. мусора!.. властители лукавые!..

— Валечка, Валечка…

— Господи, все рождены были маленькими, хорошими… эти тоже могли стать людьми… Господи, в первый раз обращаюсь… Кончится это когда-нибудь или нет? Кончится или нет?

Мария шагнула к нему, они долго стояли, обнявшись, в углу квартиры, прислонясь к холодной пока еще трубе отопления. За пыльным окном с отколотым уголком стекла выстрелила выхлопной трубой машина. Вдали, за холмистой окраиной городка, при неярком, бегущем в тучах, рябом, как луна, осеннем солнце посверкивала излуками речка Сиречь, что по-русски означает всего лишь «то есть»… А что значит — «то есть»?

Что стоит после? Наверное, только то, что поставит сам человек?..

Вечером по стеклянным тротуарам весеннего, с морозцем, Красносибирска брел, шатаясь и оскальзываясь, высокий молодой человек лет двадцати семи в распахнутом старом кожаном пальто, галстук крив, меховая кепка еле держится на затылке. Лицо белое, как сырой блин.

Но ошибся бы тот, кто презрительно скривил бы губы: пьяница!

Нет, молодой человек никак не был пьян. А если и выпил немного, то именно там, где ему сказали страшные слова и откуда он ушел. А выпил он воды из-под крана.

А сказала ему страшные слова молодая женщина, еще недавно принадлежавшая ему, а вот с сегодняшнего дня чужая, как все женщины, идущие сейчас мимо или замершие в автобусах. Совершенно чужая, до отвращения чужая со всеми ее резинками и нательными тряпками. Тем более чужая, что он мог бы и раньше догадаться о ее неверности. Но Никита глуп, как пробка, слеп, как зеркальный шкаф.

Покойный сосед-художник Алексей Иванович Деев говаривал ему с детским дробным смешком:

— Выше шнобель, разуй шнифты, — что в переводе с тюремного означало: выше нос, открой глаза. — Жизнь прекрасна, братишка, только иногда оглядывайся, не то трамвай наедет.

Дядя Леха всё на свете повидал, но дяди Лехи вот уж как полгода нету в живых, остался Никита один-одинешенек. В общежитии Вычислительного центра, где бытовали они с этим человеком дверь против двери, нету больше никого, с кем можно было бы откровенно поговорить.

Сосед слева — забулдыга по фамилии Хоботов. Хоть и хороший человек, и человек знающий, лаборант, сам будет говорить и не выслушает…

Соседи справа — молодожены Михалевы, которые все время, когда они дома, лежат в постели, радуются друг другу — видимо, срочно создают дитя, чтобы руководитель ВЦ помог им через ипотеку перебраться в отдельную квартиру. Здесь-то что за жилье — комната в одно окно да крохотная, как лифт, прихожая: дверь, умывальник, туалет, вешалка.