Роман Солнцев - Полураспад. Очи синие, деньги медные. Минус Лавриков. Поперека. Красный гроб, или уроки красноречия в русской провинции. Год провокаций

Чему завидовать. И у Никиты нет любви.

Да и не было, наверно. Точнее, так: у Никиты была, а вот у нее…

Сам виноват. Засиживался на работе. Он и ночью дома строчил на компьютере. Зарабатывал. На нее и зарабатывал. Кольца, перстни, кулоны, жемчуг белый, жемчуг черный… однажды попросил ВСЁ нацепить на себя, на почти голую… ослепительно получилось! Как новогодняя елочка! Она сама была восхищена, долго перед зеркалом вертелась! И даже попросила ее в таком виде сфотографировать и фотку потом сестрам послала…

— Удавятся от зависти! — сказала.

Что еще ей нужно было???

Детей она пока сама не хотела.

Его поместили в другую камеру, здесь всего восемь коек в два этажа, пара коек свободна. Не успев толком разглядеть своих новых соседей при свете единственной слабой лампочки под потолком, Никита пробормотал:

— Здравствуйте, господа… — и скорее забрался наверх. От грязного комковатого матраса пахло какой-то мерзостью, спермой, что ли.

Никита лег лицом вверх, отказался от ужина. Его трясло, душили слезы.

А ночью его, сонного, столкнули вниз. Слетев на пол, он ударился виском о стойку и, скуля, шмыгая носом, сел в углу, возле двери.

Голова словно раскалывалась по шву.

Лязгнул замок, отворилась тяжелая дверь, в камеру заглянул охранник с резиновой дубинкой.

— Кому не спится в ночь глуху-ую? — балуясь, прорычал детина.

Ему в рифму угодливо пискнул кто-то из глубины камеры. И рядом заржали.

— А ты чё не на месте?! — спросил охранник, заметив скорчившегося Никиту.

— Упал маньяк, — пояснили сидельцы. — С непривычки.

— А. — Охранник поиграл палкой и захлопнул дверь. Снова скрип засова, лязг замка. И тишина.

«Какой я вам маньяк?!» — со страхом вскинулся и сел на место Никита.

И сообразил: в тюрьме доподлинно знать не знают, что он играет в игру. Могут и придушить, как бы выражая негодование населения ненормальным человеком, который насилует и убивает девочек. А возможно, по приказу капитана решили попрессовать? Как быть?

Рассказать правду? Слушать не станут… все они уже отвернулись, изображают сон. Да и не поверят. Если бы я сразу, как вошел…

Пригрозить? Поблефовать?

В камере стояла тишина. Может быть, обойдется? Не было сил что-то сейчас говорить.

Если будут бить, надо сжаться в комок, гудящую голову обнять руками, сцепить пальцы, колени подтянуть к животу. Так показывали по телевидению.

— Все-таки сделать маленькую дырочку? — спросил один спокойный голос.

— Успеется, — ответил другой спокойный голос. — Ночь длинная.

Нет ничего ужасней ожидания подлого удара. Но не сидеть же на ледяном мокром полу. Никита поднялся и снова полез на свой этаж. И только теперь разглядел смеющегося подростка под собой, а рядом, на соседней шконке, круглую морду с недобрыми узкими глазками.

— Можете делать дырочки… можете убить, — с ненавистью произнес Никита. И возвысил голос: — Да, да! Вас кэп подбил… а вот над ним есть майор, Григорий Иваныч. У них там свой футбол, кто кому в пасть горячий уголь закинет. Если что со мной случится, Григорий Иваныч вас в асфальт закатает. Прямо во дворе нашей тюряги. Там как раз еще ямка осталась слева, с прошлого года, надо сгладить двор. А на воле Саша Кочерга… лучше вам здесь сдохнуть, чем волю повидать.

И Никита замолчал. Что он такое намолол, прочитанное ли в дешевых книжках или услышанное в детективном кино? В сумраке неподалеку зашушукались. Слова Никиты оказали воздействие, или сокамерники решили отложить очередные пакости до завтра, но до утра его больше не трогали.

Но как же не стыдно тому пареньку в прежней камере, перед которым Никита душу открыл?

Тюрьма развращает. Ради свободы и даже ради лишнего куска сахара люди могут пойти на подлость…

Раньше Никита об этом не задумывался. Читал «Архипелаг ГУЛАГ» — не до конца. Думал: зачем?..

Ну-ну.

— Не верь, не бойся, не проси, такая конституция на Руси, — с ухмылкой говаривал дядя Леха, набрасывая на ватмане лицо Президента России для пищевого техникума. Надо же и зарабатывать на жизнь.

Картинку вставят в раму под стекло и повесят на стену. — Я добрый человек, Никитушка, только бывало обидно: доверишься хорошему — якобы — человеку… ну, влез он в душу, симпатяга… ты ему всё под ноги, как самосвал алмазы. А он же тебя же потом с потрохами!.. Я, Никитушка, больше уважаю трудных людей. Прямо скажу, как один мой кент говорил: мужик не должен быть шибко красив и нежен. Ты вот мне чем нравишься — все время думаешь. У тебя на лбу написано, что ты думаешь. Ты — мыслящий мрамор.

«Дались им всем камни».

— Да ничего я не думаю!.. — смущался и отворачивался Никита. — Я так.

— И отец у тебя, наверно, умный, слова зря не скажет.

— Вот он — да, он военный хирург.

— Неважно. Знавал я врачей — бисером сыплют слова красивые. А толку…

Разрежут — и зашить забывают. — Деев закончил портрет, взялся за другой, тоже рисуя по памяти, — Андрея Сахарова. — Это «прохфэссоры» попросили, в университет, на кафедру физики. Им, конечно, бесплатно. — Портрет великого ученого-демократа дядя Леха рисовал пастелью, получалось нечто воздушное, светлое. — Как вспомню, билад (так произносил один мой знакомый узбек-охранник), как ему микрофон отключали на съезде… стыдно за Горбача до сих пор. Ты еще в школе учился, не помнишь? Полный песец, я тебе скажу! Коммунисты ржут, топочут в зале ногами, а бедный Андрей Дмитриевич еле слышно квакает… перед выключенным микрофоном… Фофаны! Каких людей оскорбляли. Каких погубили. — Он отбросил цветной мелок и закурил, открыв разболтанную форточку и уставившись в небо.

Наверное, вспоминал, как и его самого обижали. В последний раз — три года назад попросили вон из мастерской в Доме художника как единственного бедного приживалу. Новые времена, капитализм! — начальство отдало почти все квадратные метры в аренду непонятным конторам с иностранными названиями, консультациям, юридическим службам и даже аптеке.

Алексей Иванович особо-то и не унывал, конечно, — побегал по городу и устроился на ВЦ лаборантом (у него золотые руки, он умеет всё).

Впрочем, спокойно здесь ходить мимо серых стен не смог — за первые же полгода бесплатно превратил здание ВЦ изнутри в грандиозное зрелище, изрисовал все четыре этажа, как Сикейрос: отныне из стен выглядывали выпуклые до галлюцинации Королев и Ландау, Прохоров и Алферов, Менделеев и покойная жена Зина с золотой косой вокруг головы… она даже в трех видах! И всё это изображено обычными масляными красками! К счастью, унылый директор ВЦ Катаев оплатил ему эту гору красок. Наверное, потому не пожалел денег, что как раз в то время здесь проездом оказался академик-секретарь Н. из Новосибирска — ему роспись Деева чрезвычайно понравилась…