Николай Толстиков - Пожинатели плодов

У Иоанны зарделись щеки, она решительным движением высвободила захныкавшую спросонок дочку из объятий Анжелы.

— Не кукла она вам! — сказала сердито. — Мы своих детей не раздаём!

И, гордо запрокинув голову, пошла, прижимая дочку к себе. Володя, оглядываясь, побрел за нею.

— Вы же бедные! Какое будущее девочку-то ждет, подумайте! — кричала им вслед Анжела. — Ну, не понимают люди своего счастья!

И уж последнее выдохнула горько, чуть слышно:

— Она же меня мамой назвала…

Алик, задрав капот джипа, стал сосредоточенно копаться в моторе, Анжела забралась в салон и сидела там с отрешенным видом, вытирая слёзы. Матушка Елена, подобравшись потихоньку к ней, зашептала что-то успокаивающе. Я пошел искать отца Сергия — пожалуй, пора и честь знать, в дорогу собираться. А он тут, неподалеку, был, слышал все:

— Молодцы, однако! — похвалил. А кого — и непонятно.

Когда джип подкатил к выезду из села, впереди замаячил вдруг Володя с каким-то свертком в руках.

— Подождите! — он развернул сверток; это была картина. Белоснежный храм опоясывал по изумрудно-зеленому холму крестный ход; сверкали хоругви, за священством шёл принаряженный празднично люд, взрослые и дети. И в напоенном весною воздухе, в солнечном радостном свете разливалась благодать. «Красная Горка!»

— Последний штришок дописал… И дарю вам ее, дарю! — свернув холст, Володя совал его в окно автомобиля Анжеле и Алику. — Простите нас…

Всю обратную неблизкую дорогу ехали мы, не проронив и слова: каждого, видно, одолевали свои думки. Только у въезда в город Анжела, словно очнувшись от тяжкого забытья, попросила нас тихо:

— Помолитесь за Александра и Александру, так нас при крещении нарекли…

ИЗ ЖИТИЯ ПРЕПОДОБНОГО ГРИГОРИЯ. ВЕК 15-й

Звон плыл тихий, нежный, бархатистый. Будто там на другом, высоком, берегу реки в глубине векового соснового бора таилась звонница, и игумен Григорий, в изнеможении распростершийся на ворохе опавших жухлых листьев, попытался приподняться, надеясь разглядеть поверх сосен ее увенчанный крестом шатер.

То ли сон, то ли явь…

Рядом зашевелился, разгребая листву, назвавшийся поповским беспризорным сыном молодец Алексий. Корячась поначалу на четвереньках, он потряс лобастой с прямыми, как солома, желтыми волосами башкой, крякнув, вскочил на ноги и, заметив протянутую сухую узкую длань игумена, помог ему встать.

— Слышь, Алекса, звонят!

— Откуда ж! — отозвался парень. — В ушах ежели, с устатку…

Глаза Григория еще больше запали в глазницы, лицо с редкой седою бородкой осунулось, потемнело. Последние дни почти непрерывного хода тяжело давались игумену, доканывали его. Еще седмицу назад, когда Алекса подкрадывался к его костру, взирая настороженно на согбенную над пляшущими языками огня фигуру, игумен выглядел куда бодрей. На наступившего ненароком на трескучую хворостину парня, которому ничего не оставалось делать как выйти из укрытия или же задать деру, глянул остро черными угольями глаз: не было в них боязни.

Алекса, пригревшись возле костра тем утром, так и не отставал больше от монаха, стараясь услужить, изодрал в кровь руки и лицо, одежонку в лохмотья, пробивая бреши в густом чапарыжнике, где и звериные-то тропы кончались. А спросить — куда и зачем шел — побаивался.

Весна запоздалая, в лесу полно воды, по низинам снег не истаял, а тут еще зазимок шалый хватил, забросал крупными снежными хлопьями.

Всю ночь жались к потухающему костру странники, под утро едва не застыли, только и спаслись, сидя спина к спине.

Парень уж подумывал удрать, тем более сухари в котомке инока кончались, и остаточек этот с собою прихватить….

На речном берегу познабливало свежим ветерком, после ивняковых и черемуховых зарослей, вымотавших из путников последние силешки, дышалось легче, привольнее.

Алекса вдруг отпрянул в сторону, с воплем бросился к бочагу, заскакал около, сдергивая с себя рубаху.

Глаза слепило от колышущейся в прозрачной воде серебристой рыбьей чешуи.

— Не допустил Господь до греха! — бормотал парень, излаживая из рубахи подобие большого сака. Прошло немного времени, и первая рыбина, выброшенная на берег, забилась, затрепетала.

Игумен стоял по-прежнему неподвижно на берегу, прикрыв глаза. Не обо всем еще сказал он парню… Когда слышал тот чудный звон, почти осязаемо разлитый в воздухе, увидел женщину на той стороне, стоящую у крайней к воде сосны, светлую ликом, так что взглянуть на нее было невмочь, как бы ни хотелось. В первый миг показалась она Григорию похожей на матушку — сердце радостно ворохнулось и забилось, тихий ее голос почудился родным, ласковым: «На сем месте храм поставишь во имя мое… чтобы молиться за всех…»

«Пресвятая Богородица!» — осенило игумена. Пораженный видением, он пал на колени и долго, истово молился…

Алекса меж тем, раздув теплину, дожидался угольков, приноровляясь жарить вздетые на прутья куски рыбы.

— Останемся тут. — Григорий тяжко поднялся с колен и подошел к костру. — На том берегу келью попервости ладить зачнем.

Обрадованный Алекса после сытного обеда не поленился разыскать на реке брод и, когда переправились, на том месте, где явилась игумену Пречистая Дева, обнаружился темной породы плоский огромный валун.

Из него-то, отколупывая резцом мало-помалу — и капля камень точит — принялся Григорий тесать крест.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. Любка-Джон.

«СОВЕТСКОЕ» ВРЕМЯ, 70-е ГОДЫ

Чью-то лодку, запрятанную в кустах ивняка у самой воды, первой заприметила Любка.

— Пацаны! — приказывая, небрежно кивнула она головой с коротко стриженным ежиком в сторону находки.

Пацаны, лет под восемнадцать, Валька с Сережкой — они и черта рогатого своротят — с ревом лихо поломились напрямки через кусты, и не успела Любка — ростиком метр с кепкой, сухонькая, конопатенькая, в дешевом джинсовом костюмчике, сущий паренек пареньком — и сигаретку досмолить, как плоскодонка ткнулась носом в берег возле ее ног.

Любка, выплюнув окурок и цыркнув слюною сквозь обкуренные до черноты зубы, сунула бережно одному из парней сумку с бутылками дешевой «мазуты»,легко впрыгнула в лодку.

Приятели уставились выжидающе на новую знакомую Катю. Та, едва добрели сюда, устало повалилась на берег и полулежала теперь на траве, заголив полные загорелые ноги и завесив красивое, с подпухшими подглазьями лицо спутанными прядями крашеных волос.

— Слабо, краля! — хохотнула Любка.

Катя, вздохнув, поднялась с земли. Гулять так гулять!

Парни, робко поддерживая ее горячее, обтянутое тоненькой тканью сарафана тело, помогли ей забраться в лодку, примоститься на носу.

Сережка оттолкнулся от берега веслом, и на середине речки просевшую почти до краев в воду посудину подхватило бойкое течение.