Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

— По-моему, это связано с нашим национальным характером, — заметил я. — Это удовлетворяет нашу потребность в покорности, нашу тоску по добровольной кабале.

— Нет, — не согласился Хэм. — Я думаю, тут другое. Мы продаем не удовлетворение потребности в покорности, а удовлетворение генеалогической потребности. Мы продаем мечту, что семья будет существовать всегда, что она большая и настоящая, что она не может погибнуть. Мы продаем мечту о блестящей жизни! Фара Диба [87] Первая жена персидского шаха. — Прим. ред. и Фабиола! [88] Бельгийская королева. — Прим. ред. Семейные истории богатых! Мы сбываем мечту о герое. Киногерои, герои спорта, вообще известные люди: всеми этими историями мы убаюкиваем покупателей наших грез, и они забывают свои заботы о собственной семье, забывают о неопределенности своей жизни, страх перед которой испытывают все больше людей. Мы переносим все людские проблемы на священные фигуры-символы. Это, конечно, бегство от действительности. Зато читатель чувствует облегчение. Он не отчаивается — пока еще. Мы торгуем грезами, спасающими от отчаяния… — Хэм положил руку на мое плечо и сказал: — Пиши дальше, Вальтер. Торопись. Время не терпит. Записывай все, абсолютно все.

— Да, Хэм, — кивнул я. И принялся писать дальше.

Примерно в то же время, когда я заснул на диване своего номера люкс в «Метрополе», пассажирский поезд из Ротенбурга медленно подошел к перрону огромного Гамбургского Центрального вокзала. Фройляйн Луиза давно уже очнулась от своего причудливого сна и чувствовала, как бьется ее сердце. Когда поезд проезжал по нескольким мостам, Гамбург показался ей огромным чудовищем, и ее душа окончательно ушла в пятки, ведь она ехала из болотной глуши и много лет уже не видела Гамбурга. На последней станции вошло много людей, в основном это были рабочие. Теперь поезд был полон. Люди пугали фройляйн Луизу. «Ах, даже люди в этом поезде, — с тоской думала она. — Всего-то несколько человек в моем купе. А что будет, когда я попаду в миллионную толчею? Боже милостивый, помоги мне, я боюсь этого города».

Было бы неверно сказать, что милостивый Боже тут же принял меры и помог фройляйн Луизе. Напротив. Выйдя из своего вагона, она сразу очутилась в потоке пассажиров, устремившихся к широкой лестнице, ведущей от платформы наверх. Фройляйн Луизу толкали и подгоняли. А у нее ведь были такие опухшие, больные ноги! Она качалась. Пот мелкими капельками выступил у нее на лбу, ее мучила одышка. Толпа безжалостно несла ее вперед. Опять вспомнился сон. Теперь она уже с трудом взбиралась по лестнице. Вокруг было столько звуков, столько шума, столько голосов, что у фройляйн по-настоящему закружилась голова.

«Я не имею права сдаваться, — сказала она себе. — Еще ведь ничего не начиналось. Я все обсудила со своими друзьями. Теперь я должна это совершить». Она дошла до вокзала. Газетные киоски и продуктовые павильончики уже были открыты. Перед одним из них стояли трое мужчин, пивших горячий кофе из стаканчиков и евших булочки с колбасой.

Горячий кофе!

Это бы ей помогло. Горячий кофе помогал всегда. Фройляйн Луиза почувствовала моментальное облегчение. Она направилась к павильону и заказала кофе и один бутерброд. Двое из мужчин, стоявших неподалеку, были рабочими, очевидно, приятелями, так как они очень живо что-то обсуждали и громко смеялись. Третий стоял в стороне. Он был высок и строен, у него было узкое лицо, серые, с металлическим отливом, очень коротко подстриженные волосы. На нем было старое пальто из материи, перекрашенной в темно-синий цвет, как сразу установила фройляйн, не один десяток лет прекрасно разбиравшаяся в перекрашенных вещах. Это была бывшая шинель, как она определила с первого взгляда. «Скорей всего, — подумала фройляйн Луиза, потягивая глоточками кофе и разглядывая худого, — это была шинель, какие носили английские офицеры. Подбитые ватой плечи, крой в талию, широкий хлястик на спине — точно, эту шинель когда-то носил английский офицер!»

Фройляйн Луиза повнимательнее присмотрелась к мужчине. Брюки на нем были не синие. «Не перекрашенные, — решила фройляйн, — но старые». Тем не менее были видны острые, как лезвие ножа, стрелки. Ботинки из старой, потертой черной кожи, с чуть скошенными каблуками, но начищены до блеска! Взгляд фройляйн скользнул выше. Старый галстук, немодная рубашка, тоже старая. Все ухоженное.

Лицо мужчины было гладко выбрито, истощенное, однако с выражением превосходства человека, знававшего лучшие времена. Брови серые, глаза голубые и — в странном противоречии с дружелюбным лицом — жесткие и готовые к обороне. Очень прямая осанка. Сколько ему могло быть лет? «Конечно, старше меня», — подумала фройляйн. — Кто-то, проходя мимо, толкнул ее. Фройляйн Луиза задела локтем свою большую тяжелую сумку, и та упала на пол, раскрывшись при этом. Не меньше двух десятков стомарковых купюр вывалились из сумки. Худощавый как завороженный смотрел на деньги. Потом он быстро нагнулся и столкнулся при этом с фройляйн Луизой, опустившейся на колени.

— Пардон, — сказал худощавый. — Разрешите вам помочь?

— Я… я… В общем это… — Фройляйн Луиза дрожала. Ее деньги! Огромные деньги! Все еще стоя на коленях, она смотрела, как худой собирал банкноты и совал их обратно в сумку. Ей казалось, что деньги прилипают к его длинным, тонким пальцам. Он закрыл сумку и передал ее фройляйн Луизе. Потом взял ее за руку и помог подняться.

— Спасибо, — произнесла фройляйн Луиза.

— Рад был помочь, — сказал худой. — Столько денег…

— Да, — отозвалась фройляйн Луиза, — четыре тысячи марок. «Не надо было, наверное, этого говорить», — подумала она.

Худой воскликнул:

— Четыре тысячи! И сумка так легко открывается. Вам надо быть осмотрительнее.

— Да, верно, — кивнула фройляйн Луиза. Рабочие не заметили инцидента, расплатились и, смеясь, ушли. Все больше народа шло по вокзалу, раздался хриплый голос из громкоговорителя. Фройляйн Луиза не разобрала, что он сказал. Она все еще была чересчур взволнована.

— Разрешите представиться, Раймерс, — произнес худой с легким поклоном. — Вильгельм Раймерс.

— Очень приятно, — отозвалась фройляйн. — Моя фамилия Готтшальк.

— Вы издалека?

— Почему вы так решили?

— Ваш акцент… Австрийка?

— Нет, судетская немка. Но я приехала всего лишь из Нойроде. Из тамошнего детского лагеря. Это под Бременом.

— Да-да, — воскликнул Раймерс. — Нойроде. Я об этом что-то слышал. Большое болото, не так ли?

— Да…

— Там, должно быть, очень одиноко.

— Так оно и есть. И когда вдруг попадаешь в такой большой город, начинаешь очень нервничать, вы ж понимаете, господин Раймерс.

— Могу себе представить. — Раймерс немного оживился. — По крайней мере, вы хорошо знаете Гамбург?