Йоханнес Зиммель - Из чего созданы сны

Хэм умолк, песня отзвучала. Мы долго сидели притихшие. Вдруг Ирина сказала:

— Фройляйн Луиза…

Мы посмотрели на нее, потом друг на друга.

— Я только что о ней подумал, — сказал Берти.

— Я тоже, — отозвался Хэм.

— И я. — Мне стало не по себе. — Странно, да?

— Очень странно, — сказал Берти.

— Фройляйн Луиза… — Ирина склонила голову к моему плечу. — Она соединила нас. С нее все началось.

— И теперь мои друзья этого человека убьют, — сказала мне фройляйн Луиза.

Это было 27 декабря, в Бремене шел сильный дождь. Стволы и ветви старых голых каштанов во дворе блестели.

— Убьют в любом случае. При любых обстоятельствах, — сказала фройляйн Луиза.

Беспокойство и странный непреодолимый позыв погнали меня в Бремен — сразу после Рождественских праздников. В палате фройляйн Луизы стояли елочные венки с красными свечами, тарелка, полная орехов и выпечки. Она зажгла свечи.

Раз от разу фройляйн Луиза выглядела все лучше. Она, счастливая от моего посещения, сразу же сообщила мне, что ее друзья теперь постоянно и подолгу разговаривают с ней, и я увидел свой шанс, наконец-то узнать кое-что из пережитого ею. Я счел возможным при нынешнем положении вещей наплевать на указания этого демократического реформатора доктора Гермелы, поскольку фройляйн Луиза, как только я упомянул по ходу дела имя Карела, сразу отозвалась:

— Бедняжка Карел с его трубой, да-да. Малыш Карел и его убийца… Я много говорила с моими друзьями о них обоих…

А потом она рассказала мне все, что я изложил в начале моего повествования. Пока она говорила, я размышлял, не являются ли эти рассказы изначально одномоментным продуктом ее мозга, а то, что она говорила и во что верила, не принимает ли формы воображаемых сиюминутных образов в ее сознании, которые она привносит в прошлое из всех этих «разговоров с ее друзьями». Кто мог сказать наверняка? Она рассказала, как «перехитрила» своих друзей, и как поставила их в тупик своим заявлением.

— Так я им и сказала: нас ждут еще беды, если мы не найдем убийцу и не примирим его с убиенным, так чтобы оба могли, примиренные, перейти на высший уровень. Вы ведь меня понимаете, да?

— Да, — ответил я.

— Возьмите кусочек коврижки, она правда вкусная, господин Роланд.

Дождь стучал теперь по стеклам с такой силой, что каштаны уже едва можно было различить.

Я сказал:

— В Гамбурге я встретил комиссара криминальной полиции. Его фамилия Сиверс. Уже давно, несколько недель назад. Этот Сиверс был абсолютно уверен, что найдет убийцу, и сказал, что у него есть план.

— Да, — ответила фройляйн, ни мало не колеблясь, — это мой студент, знаю…

— Но…

— Что «но»? Я же вам однажды уже все объяснила: для моих друзей нет никакого «времени», никаких «вчера», «сегодня» и «завтра», вы что, не помните?

— Помню, — сказал я.

— И что они, при своем воплощении, могут выбрать любого из живущих. Ну, видите, как это происходит?! Мой студент, мой любимец, выбрал комиссара криминальной полиции. Это же ясно как день, что, нет?!

— Совершенно, — сказал я.

Фройляйн погрызла свое печеньице:

— Чего я сначала никак не могла понять, почему они только теперь ищут убийцу, чтобы его избавить, мои друзья. — Знаете, они теперь все говорят мне «ты»! — И вот они сказали: «Ты была больна, Луиза, тебя сбили с толку. Ты все еще существо, чьи мысли можно спутать. Нас запутать уже нельзя, нас — нет. А когда ты запуталась, ты стала слушать ложных друзей…»

Фройляйн вдруг оборвала себя и пугливо глянула на меня.

— Что такое? — спросил я.

Она серьезно изрекла:

— Было столько ложных друзей, господин Роланд, поклянитесь мне, что вы не ложный друг! Это было бы ужасно! Это страшно! Я не такая уж умная, чтобы все это… А если еще и вы!.. — Она снова прервалась и, пристально изучив меня, решительно заявила: — Нет! Нет, вы не фальшивый! Вы настоящий друг, теперь я это точно вижу. Раньше, тогда я это еще не знала точно. Тогда я многого еще просто не понимала. И поэтому еще не все пришло к правильному концу, сказали мои друзья. — Теперь она говорила торопливо: — Еще никогда они не говорили со мной так ясно, господин Роланд! Совершенно четкие голоса! Я, конечно, не видела моих друзей, но было так, как будто они говорят мне прямо в ухо…

Ее взгляд застыл на чем-то вдали. Она долго молчала, потом сказала тихо и нерешительно:

— И все-таки! Я все время думаю, не сделала ли я что-нибудь не так.

— Не так?

— Ну, потому что я пошла по ложному пути. Я спрашивала моих друзей, все время спрашивала! Все время!

— И что?

— И они ничего мне не сказали. Я так молила их: «Ну скажите же мне, в чем тут смысл?» И они ответили мне: «Смысл есть, Луиза, и великая взаимосвязь, но мы не можем тебе их объяснить. Наберись терпения, — сказали они, мои друзья. — Подожди еще чуток и ты скоро узнаешь разгадку этой трудной загадки». Да, так они сказали мне… — Снова ее взгляд скользнул куда-то вдаль. — Ах, господин Роланд, когда я начинаю думать обо всем, что пережила, у меня вдруг все так ясно всплывает в памяти…

И она, без всяких побуждений с моей стороны, начала рассказывать обо всем пережитом. Она поведала о разговоре со своими друзьями на холме посреди болота после смерти Карела, о своей поездке в Гамбург, о бегстве от доктора Вольфганга Эркнера, о своем странном сне, где были город с высокими каменными стенами и четырьмя башнями и четыре тирана, о своих похождениях в Гамбурге, — все-все рассказала она мне.

Конечно, все это было не за один мой первый визит. Я задержался в Бремене, снял комнатку в небольшом пансионе, и снова и снова, вплоть до сильвестра, [140] Канун Нового года, предновогодний вечер (нем.). навещал ее. С собой у меня были диктофон и кассеты, и на этот раз я узнал всю одиссею фройляйн. И много других вещей узнал я — странных и удивительных. Например, однажды, когда я только вошел к ней, фройляйн Луиза изрекла:

— У меня послание для вас и для господина Энгельгардта от моих друзей, господин Роланд. Они сообщили мне и сказали, чтобы я передала его вам, потому что вы хороший человек, господин Роланд…

И она заговорила в своей символической, многозначной манере о моем и Берти будущем.

Во время того последнего визита она сказала еще одну вещь, которую я непременно должен здесь упомянуть, потому что это произвело на меня неизгладимое впечатление…

— Я глупая, необразованная, я стара и слаба, но мне постоянно кажется…

— Что, фройляйн Луиза?

Она пристально посмотрела на меня.

— У меня такое чувство, как будто все, что с нами происходит, как в зеркале отражает судьбу всего мира. Заблуждения всего человечества — мы стали его центром. Я с самого начала почувствовала это. Поэтому я всегда была так взволнованна и беспокойна. Видите ли, господин Роланд, конечно, необходимо примирить убийцу и убиенного, чтобы все видели, что существует высшая справедливость, конечно, это очень важно. И все-таки! Это далеко не все. Речь о мире во всем мире. Речь о том, чтобы показать всему человечеству, что все беды, которые их гнетут, происходят оттого лишь, что люди следуют своим примитивным, крайне примитивным инстинктам, приземленным, — хотя, естественно, отчасти несчастье это только несчастье для того, чтобы послужить каждому отдельному человеку для его очищения и возвышения. Но это же правда, что большую часть своих сил и энергии люди растрачивают на самоуничтожение и абсолютно бессмысленную борьбу, и на смехотворные проблемы. А почему? Потому что они поражены слепотой, вот почему! Если бы они могли увидеть, если бы просто могли понять, что есть другой, чудесный, большой мир, который держит в своих руках весь этот наш крохотный, жалкий мирок, если бы только подумали, господин Роланд, тогда бы они, наконец, обратились к Высшему! К Прекрасному! К Религии! Разве это было бы не замечательно?! Я это только чувствую, я мало разбираюсь в этом. Но разве это не было бы чудесно?!