Александр Карнишин - Игра в классиков

- Он прекрасен без прикрас, этот цвет любимых глаз...

Вот же ещё одна явная подсказка. Тут и биологом быть не надо - просто открыть свои глаза. Посмотреть в зеркало. Вокруг глянуть. Сказано же в древних книгах, что чёрные глаза - это доминантный признак. А всякие прочие цвета - рецессивные. Доминанта - значит, главный. Чёрные глаза у меня. И у тебя - чёрные. И не надо придумывать ничего иного. И поэт в древности понимал. Поэтому и писал, что цвет любимый - это цвет глаз. Чёрный, то есть. Тут уже не поспоришь. Тут придумывать не надо ничего. А другие цвета - это в лучшем случае такие цветные линзы. Это "обманка". На самом деле глаза - чёрные. И небо - чёрное. И тень - чёрная. Вот и выходит, что сначала все было чёрным - вот он, цвет изначальный. А потом - бух! Взрыв такой первичный самый. И появился ещё белый цвет. Но вот чисто белых глаз просто не бывает.

- Это цвет моей мечты, это краска высоты...

Вот и видно, что поэт - умница. Конечно, цвет высоты. Какой там цвет? А ты выйди на поверхность, подними голову, да погляди вверх. Ну? Какой цвет высоты? Чёрный! Какие же правильные стихи писали люди. А эти, что никогда не были на открытом пространстве, просто извратили в позднейших переписываниях и перепечатываниях. Додумали за автора. Придумали своё. Ну, если несколько поколений над головой видят потолок, крашеный синей масляной краской, так они везде во все книги "синее небо" и вставили.

- Это лёгкий переход в неизвестность от забот, и от плачущих родных на похоронах моих.

Вот же идиоты - эти переписчики, а! Даже переписать хитро не сумели. Если уж сказано о похоронах - какой цвет имеется в виду? Всего два траурных цвета знает история цивилизации. Чёрный и белый. Так если все стихотворение, выходит, о чёрном цвете, то и похороны - в чёрном. Это же ясно даже двоечнику! Вот все и выясняется только теперь. Все эти описания, все эти выдуманные цвета. Сюда бы их, спорщиков и радетелей за истинную литературу. Сюда, к нам, к настоящим работникам, на поверхность! Пусть кайлом тут помашут. Пусть дорогу пробьют. Пусть поглядят на небо, на звезды. На стены пусть поглядят. Какой цвет? Где они тут свой любимый синий найдут? Получается, кстати, что поэт-то как раз был правильный, из наших. Не бездельник. Видел небо и видел свет и тьму. Вот искренне и написал про цвет любимый, чёрный цвет.

А эти, которые только в подземелье сидеть, бездельники, позже просто переписали. Скучно им было. Вот стихи и переделали.

Все, конец вахты. Пора под крышу. Завтра опять сюда - работы ещё много. Хорошо бы этих, что стихи толкуют по-дурацки, сюда же. Уж тогда поломались бы, потрудились на общую пользу.

Бесшумно открывается люк. Потом так же бесшумно закрывается - уже сзади. Ещё пять минут под ярким белым светом, уничтожающем любую биологическую активность на поверхности скафандра. Даже микробов уничтожает. Только тогда пускают воздух, и появляется звук. С чавканьем отлипает внутренний люк. Почти дома. Ещё пара шагов. Надо бы доложиться старшему по вахте.

- На сегодня закончил, шеф! Пойду отдыхать?

Кресло бесшумно поворачивается. В нем знакомая мощная фигура старшего.

...И белое лицо. Абсолютно белое лицо! Страшное белое лицо с ярко-синими глазами!

- Ы-ы-ы..., - говорит сидящий в кресле, протягивая руки растопыренными пальцами вперёд.

У него мощные длинные руки. Он поднимает их вверх и сдирает с себя белую кожу, кидает её на пол вместе с синими глазами...

- А-а-а! Чёрт, чёрт, чёрт! Блин, я же чуть...

- Ха-ха-ха! Иди уже, отдыхай, герой! Так, говоришь, чёрный цвет?

- Идиот ты, шеф! И шутки твои идиотские. Кто же так шутит!

Ноги трясутся и подламываются. Сердце заходится. И хоть теперь в кресле сидит тот, кому положено, светло смотрит, смеётся ярко белыми на чёрном лице зубами, но, чёрт же побери...

- Шеф, ну, не надо так больше, а? Я же не выдержу... Или пальну с бедра, или свалюсь тут. Страшно ведь!

Ещё бы не страшно. Все люди - как люди. Нормальный цвет лица - чёрный. Глаза чёрные. Только белки глаз белые и зубы. Всё остальное - чёрное.

А тут - такой страх, такой ужас!

- Иди, иди, отдыхай. Я сейчас вторую смену потренирую на реакцию... Ха-ха-ха!

Смеётся ещё, гад.

Теперь-то видно, что это просто маска была из бумаги.

Но как же страшно!

Домой, домой. Туда, где под синими потолками стоят многоярусные койки, где свои вокруг, где можно перед сном обсудить древнее стихотворение и повосхищаться вместе с друзьями гениальности и прозорливости древнего поэта.

-- Совпадение

Он сидел на табурете прямо, как сидят военные на старинных фотографиях, где они обязательно в форменных головных уборах и с руками, скрещёнными то ли на саблях, то ли на шашках. Тут не было кивера или фуражки. И с холодным оружием никто бы не пустил в это здание. Рамка там для чего стоит при входе? И автоматчики в бронежилетах дежурят днём и ночью.

Шашки не было. Кивера не было. Но сидел - именно так, как на тех фото: грудь вперёд, взгляд прямо и чуть вверх, руки - на коленях. Спокойные руки. Ничто не дрогнет, ничто не "играет" от нервов. Кстати, так не должно быть. Даже самый честный человек, когда попадает в эти коридоры, когда присаживается на этот табурет, совершенно непроизвольно делает кучу мелких движений. Это не зависит от его спокойствия, от вины или невиновности. То пальцы сожмутся-разожмутся, то дрогнет губа, глаза прыгают по предметам в кабинете...

Этот сидел слишком спокойно. Но не расслабленно, как под действием таблеток, а - уверенно.

- Петр Трофимович, вы подали заявление о пропаже, так? - разговор уже давно преодолел стадию знакомства, оформления бланка с предоставлением паспорта, с вопросами, требующими ответа и занесения в нужные поля.

Теперь пошёл разговор по существу.

- Ну, да. А что мне оставалось делать?

- То есть, вы абсолютно уверены, что у вас пропала жена?

- Ещё бы не уверен! И жена, и тёща. Обе-две сразу и пропали. Бывало, конечно, когда поругаемся, или там просто по делам куда - но все одно три дня, неделя максимум... Не больше недели, да.

- Но тут вы подали заявление... Тридцатого - вот. Это ваша подпись?

- Моя.

- А написали, что пропала жена третьего числа. Это как выходит - вы почти месяц чего-то ждали и не шелохнулись?

Нет, все же слишком он уверен в себе. Даже не шелохнётся. И даже какое-то такое лёгкое утомлённое выражение на лице. Мол, спрашивай, спрашивай. На все есть ответы. Ко всему готов.

- Я написал, что пропали жена и тёща, - поправил Петр Трофимович. - А написал заявление так поздно, потому что действительно ждал. Мы поругались перед моей командировкой. Бывает у нас иногда - все же двадцать лет в одном доме, понимаете?

Они поругались. Тёща, как всегда в их семье, приняла сторону зятя. Жена часто выговаривала ей, что она постороннего, если вдуматься, человека любит и уважает больше, чем собственную дочь. Кончилось опять криком и слезами. А потом он уехал в командировку. И отсутствовал две недели. Когда прилетел, дома никого не было. Думал, уехали на отдых. А так как мечтали обе о Крыме, то и телефоны их, вполне естественно, как он думал тогда, не отвечали. У нас у всех самый простой тариф, чтобы не тратить лишнее. Вот, когда все сроки прошли, а они не вернулись, пошёл в милицию. Мы законы соблюдаем.