Михаил Кагарлицкий - Несколько дней в августе

«Знаешь, ребенок, — говорил он, — величайшее дело в нашем умудренном мире — наличие случайностей. Мне всегда везло на необычное. Надо уметь всматриваться. Сколько жестов, взглядов, ухмылок, движений таит в себе человечество. Недаром сказано: „Так сыграть может только непрофессионал!“ Понимаешь: сыграть — не играя. И я „отлавливаю“ все новое, необычное, интересное. „Отлавливаю“, запоминаю и предлагаю друзьям. Иной раз одного движения губ, поворота головы, взмаха рук достаточно, чтобы сделать образ, показать характер. Детали — важнейшая вещь!»

Марина принимала Тошины оправдания, но ей было все-таки обидно при мысли, что человек, идущий рядом, через секунду может забыть о ее существовании, «отлавливая» гримасу какой-нибудь зевающей старушки.

А иной раз Марине казалось все происходящее сном — откроет она глаза, и не будет этой странной квартиры, не будет Тоши и Муратова, а за дверью раздастся всхлипывающий, полупьяный голос матери, и радио возгласит со стены: «Сегодня в Калининграде ожидается ясная, безоблачная…»

Но нет, она жила в Москве, она гладила Тоше рубашку и брюки, уже к ней, а не к нему, приходил по утрам, за своей порцией молока, самодовольный Муратов, и ее уже знали в соседнем магазине, где один из молодых продавцов, Санек, не раз предлагал ей «составить вечер». И даже фонари на Тошином участке подмигивали ей как старой знакомой.

Нельзя сказать, чтобы Тоша вел упорядоченный образ жизни. Он не пропадал по ночам, как Муратов, но днем был непредсказуем. На телефонные звонки Марина отвечала: «Он будет через полчаса». «Позвоните часа через четыре». И в трубке понимающе благодарили. Судя по Тошиным ботинкам, которые Марина тщательно отмывала, он ухитрялся находить самые грязные дороги столицы. Может быть, именно в этом у него было так много общего с Муратовым? Но зато Тоша мог попасть на любой спектакль. Его все знали и снисходительно прислушивались к его замечаниям. Марина умело напрашивалась на спектакли, о которых с благоговейными нотками в голосе рассказывала ее бывшая учительница литературы. Спектакли были так себе.

А сегодня Марину разбудил Муратов. Он теребил ее за плечо лапой до тех пор, пока она не проснулась.

— Ты совсем обнаглел, Муратище! — возмутилась Марина, но кот уже бодро побежал на кухню. Марина потянулась, застегнула верхнюю пуговицу пижамы и опустила ноги в большущие шлепанцы. За дверью, что-то насвистывая, стучал на пишущей машинке Тоша.

— За столько лет, — громко сказала Марина, — с вашими-то способностями можно было научить кота самому открывать холодильник.

— Проснулся, ребенок? — спросил Тоша, не прекращая стука.

— С добрым утром, Антон Евгеньевич! — Марина поклонилась закрытой двери и пошла на кухню.

Тоша появился на кухне, когда Муратов слизывал последние капли молока с блюдечка.

— Здравствуйте, люди! — сказал он. — Мари, ты не могла бы сегодня на обед сообразить нечто выдающееся?

— Ожидаются гости? Варвара, Баринов или Федор Лутковский?

— Нет, Рина, — улыбнулся Тоша, — из зарубежного турне вчера возвратилась моя давняя знакомая. Ее имя тебе ничего не скажет, а инструмент, коим она владеет, показывают сейчас лишь в музеях да в передаче «Забытые звуки», но она, — его лицо просветлело и он встряхнул головой, — обещала быть!

— Исполним! — ответила Марина.

В магазине, около прилавка, скучал Санек.

— Привет отвергающим! — кивнул он Марине. — Только один вечерок?

— Меняй курс! — усмехнулась Марина. — Нет ли у тебя чего-нибудь этакого?

— Валютой располагаете? — поинтересовался Санек. — Две бумажки.

— Вполне.

Санек исчез в подсобке и вынес оттуда аккуратный сверток.

— Икра, — прошептал он. — И, как понимаешь, не баклажанная. Заграничный товар.

— Работникам торговли пламенный! — попрощалась Марина и побежала в хлебный. До часа надо было еще все приготовить, убрать в квартире и одеть поприличнее Тошу.

Надежда Алексеевна была изысканно красива. Темное, полупрозрачное платье с матовыми просветами на плечах и спине, тонкое, продолговатое лицо, большие голубые глаза — весь облик этой женщины настолько гармонировал с ее движениями, голосом, словами, что казалось, все в ней было досконально, с особой осторожностью, подобрано, а затем подогнано и отшлифовано.

А как она держала ложку и вилку, как легко и бесшумно пользовалась ножиком. Марина не отрываясь смотрела на нее. Муратов, с несвойственной ему прытью, мяукал и изгибался у ее ног, и только Тоша был по обыкновению безалаберным и рассеянным, хотя и его, заметно было, коснулась тень Прекрасной Дамы.

— Все то же, то же, то же, — улыбнулась кончиками губ Надежда Алексеевна. — Милый, добрый Антоша. В Канаде я видела негров, и их смоляные прически-шары напомнили мне о тебе. У тебя в родословной не было негров?

— Нет. У меня дед был евреем, — улыбнулся Тоша.

— Это даже лучше, — невпопад сказала Марина, и все рассмеялись.

— Фатум, — задумалась Надежда, — когда я начинала, ты был знаменит…

— А когда ты знаменита, я неизвестен, — в тон ей продолжил Тоша.

— Ты сам виноват. Надо было стремиться к стабильности, думать о будущем. Зачем ты тогда ушел из театра? Красивый жест, не более. А неудача с фильмом — трагедия всемирного масштаба? Антоша, на земле ежедневно происходят тысячи подобных трагедий, но люди продолжают работать и добиваться своего. Ты оказался слишком слабым. Продавцом иллюзий. И продавал ты их по большей части самому себе…

— Мы с тобой уже не раз говорили об этом.

Они помолчали. Марина принесла открытую баночку икры.

— Угощайтесь! Заграничный товар.

— Спасибо! — Надежда Алексеевна посмотрела на Тошу. — Помнишь? Ты пригласил меня домой, а на столе лежали ломтики хлеба и блюдечко черной икры, и я сказала: «Икру следует подавать по-другому!» Ты всегда был дилетантом. Даже в этом…

— Послушай, ребенок… — прошептал Тоша, — а тебе не жаль?..

У Марины покраснели щеки. Так он называл раньше только ее, Марину. Значит, это имя принадлежало еще кому-то. Ей!

Она заставила себя промолчать, сжала пальцы в кулак, ногти правой руки до боли впились в ладошку. Марина встала и, пнув ногой недоумевающего Муратова, быстро вышла из комнаты.

— О чем ты говоришь? Не стоит… — донесся бархатный голос Надежды Алексеевны. — А то твой приемыш начинает меня ревновать.

— Ах, вы так?! — прошептала сквозь слезы Марина. — Вы так?

Она выскочила из квартиры, с силой хлопнув дверью. Сбежав по ступенькам, Марина остановилась и насухо вытерла слезы.

Около магазина Санек мыл машину.

— Возьмешь? — спросила Марина, открывая дверцу и усаживаясь на переднее сиденье.

— Всегда готов! — удивленно сказал Санек. — Есть возможность попасть в изысканное общество. Избранный круг у меня дома!