Александр Брежнев - Софринский тарантас

— А потому, — вздохнула она. — Что такие персоналии, как ты, ну абсолютно все без остаточка биополе у меня отбирают.

Иван оробел. Ему стало неловко. Даже пусть он и персоналия, но без Милкиного биополя он не то что жить, но и существовать не сможет. Ведь благодаря ее подзарядке он несколько минут назад был так счастлив, так счастлив.

— Мила, а Мила… — прошептал он взволнованно. — Я не хочу быть персоналией, я хочу быть полебиотиком.

— Ну это ты сейчас, мой милый, так говоришь, — улыбнулась Мила. — А день-два пройдет, и тебе опять захочется персоналией побыть. Все вы, мужики, такие, вам бы только страсти подавай. А чтобы по-человечески дружить, в кино али на танцы ходить или вот хотя бы мечтать… Нет, сколько ни жди, не дождешься от вас этого. Ну ладно, ты молодой, а то ведь и старики туда же. Подзарядишь старичка-фронтовичка, так он и руки протягивает…

— Ты добрая, — прошептал Иван, и лицо его зарумянилось.

Он дышал шумно. Ему хотелось опять заорать на всю комнату и, вновь объяснившись Миле в любви, снести не только кушетку, но и весь дом, чтобы тем самым доказать, что он во сто крат сильнее любого представителя старого поколения.

— А-а… — с укоризной прошептала та и, встав из-за стола, пододвинула тарелку щей поближе к Ивану. — Ты ешь, а я тебе поиграю.

Она раскланялась перед ним и пошла к окну, где стояло ее старенькое пианино. Открыв крышку и усевшись за него, она подула на окоченевшие и посиневшие пальчики и, воскликнув:

— Ох, я же сейчас и подзаряжусь! — пошла тарабанить по клавишам как по барабану.

С появлением этой сумбурной музыки биополе, как показалось Ивану, тут же стало покидать его. Торопливо съел он щи. И, опустив плечи, уставился на Милу, изредка крякая от неимоверного шума.

— Аллюр три креста! Аллюр… Аллюр. Аллюр… — закричала Мила и с такой силой затарабанила по клавишам, что у Ивана задергались брови.

— Господи! Кузница не кузница… Молотобойцы не молотобойцы… — прошептал бедняга Иван и вдруг решил, что он дурак. Ибо как он только подзарядился от Милы биополем, то сразу же надо было убегать. Он ощупал грудь, голову. Нет не было в нем прежней энергии и силы.

Мила необыкновенно жадно смотрела на него, как цыганка, которой вот-вот должны заплатить. Неожиданно глаза ее засветились, а черный пушок над верхней губой покрылся потом.

«Почему она смотрит на меня так проницательно?» — в испуге подумал он. Ему захотелось выкрутиться из-под ее влияния. И он, чтобы не обидеть, ласково спросил ее:

— Скажите, а вы кто, композитор или инспектор?..

— А я и сама не знаю, — ответила она тихо и, слабо улыбнувшись, спросила: — А вам что, не приятно со мной?

— Нет, нет, приятно… — пробормотал он.

— А хотите эпизод с тишиной послушать? — неожиданно предложила она.

— Вот так музыка! Все выжала! — И Иван схватил полушубок, шапку и к двери. Но не тут-то было.

— Стой, — крикнула Мила и, бросив играть, подбежала к Ивану. — Плут ты этакий, Саврас Саврасыч, — и нежно обняла его. — Разве тебе не нравятся мои заряды. Эх ты, дурачочек. Ну неужели шуток не понимаешь. Люблю я тебя, понимаешь, люблю.

Эти слова достигли его души. Он растаял. Тут же у порога бросил полушубок, шапку и прижал Милу к себе.

— Пойдешь сегодня со мной? — спросила она.

— Куда?.. — спросил он.

— Как куда, гулять…

Мела пурга. Трещал мороз. А они шли к храму просто так, решив прогуляться. Впереди Иван с фонарем, а чуть позади с палкой Мила. Не смолкая гудел ветер.

— Ну и погодка! — кричал то и дело Иван, держа над головой фонарь.

— Интересная погодка, — засмеялась Мила, она без всякого труда своей двухметровой палкой, точно прутиком, протыкала залежавшийся снег.

— Интересная, интересная… — заворчал Иван и нахлобучил на глаза шапку. — Только ради тебя и иду.

— Ну, а еще мне кроме храма хочется посмотреть на мельницу, — поравнявшись с Иваном, воскликнула Мила. — В ней живет мельник, он такой выдумщик.

— С ума сошла, — вздохнул Иван. — Этот мельник только летом мельник, а зимой он портной, с утра до вечера сидит за шитьем.

— Ну и пусть, а я все равно хочу к нему.

— Что с тобой сделаешь, — вздохнул Иван, прикрывая от снега рукою фонарь. — Ладно, пойдем к нему.

— Вот будет здорово!.. — обрадовалась Мила. — Со мной кошелек. И мельник сошьет мне сарафан. Обязательно сошьет мне сарафан. Абсолютно все женщины, обладающие биополем, должны носить сарафан.

— Смешная ты… — улыбнулся Иван и, вдруг словно с чем столкнувшись, прошептал: — Смотри, кажется, храм.

Мила прижалась к нему. Да, действительно, метрах в трех от них был заброшенный, полузапорошенный и покрытый инеем храм. Дверей не было, окон тоже, и поэтому ветер в нем гулял как хотел. От купола к небу стрелой был устремлен строгий, без всяких узоров и росписей крест. Внизу купол покрыт льдом.

— Ну и мороз, душегубец проклятый. — И, крякнув, Иван потер рукавицами щеки. — Даже не стесняется, что рядом храм. Чем быстрее околеешь, тем больше будет рад… Ух-х…

И, пристегнув к ремню у пояса фонарь, посмотрел на Милу, которая уже входила, а точнее, вползала в храм, ибо такие сугробища были вокруг него, что они больше чем наполовину перекрывали пустые дверные проемы и глазницы окон.

— Мила, погоди, — кинулся он вслед за ней.

Сказочные полузаиндевелые росписи на стенах манили. В центре перед алтарем висела лампадка. Она была до того облеплена снегом, что походила на фигурный пряник, вылепленный из белого хлеба. Мила ожидала увидеть темноту, а увидела снег, стены, перекладины под куполом да каменистые выступы полуразрушенных перегородок, предназначавшихся для хора.

Как полоумный смотрел Иван на стены. Не наряды и не слегка полунаклоненные головы святых удивляли его, а их глаза. Эти лики со стен не просто смотрели на него, а впивались крепко и тяжело, трогательно и жутко, и во всем этом постоянно присутствовала с их стороны по отношению к нему какая-то усмешка, словно он уже давным-давно неземной и стоит сейчас не на земле, а на облаке, и судьба его и жизнь его уже кем-то предрешены, и вот сейчас, наверное, разверзнутся стены и выйдет сам Бог и, указав на него перстом, скажет: «Представляю, что бы ты еще на земле натворил, если бы тебя вечно жить оставить…» — и посмотрит на него, словно он не человек, а мелочь, ничего не значащая и в пространстве еле-еле обозначенная.

С шипением сыпался с купола на окна снег. И ветер кружил, как всегда, непонятно и загадочно.

— Как мне хочется сейчас убежать от самой себя, — прошептала Мила.

— Это не стены на тебя так действуют, а ночь, — попытался выправить ее настроение Иван.

Ему не хотелось смотреть на лики. Ох как бы он был рад, если бы их глаза залепил снег. Но, увы, он, как назло, был не влажен, а сух, и, ударяясь о стены, он тут же скользил, а затем осыпался вниз, точно речной песок.