Александр Брежнев - Снег на Рождество

— А если кто является в этот день нечистым, что тогда? — спрашивает мальчик бабушку, внимательно слушающую батюшку.

— Значит, этот человек не чтит Рождества Христова, — отвечает она и, перекрестившись, добавляет: — Он далек от души, он скуп с милосердным, он всех обижает…

— Бабушка, скажите, а вы снега боитесь?

— Есть маненько, есть… — вздохнула она.

Вторая старушка сказала ей:

— Ты гляди, баба Клара, если до десятого сахар не выкупишь, талоны пропадут… — и перекрестилась, — Что же это такое, из-за снега ни проехать, ни пройти.

— Тише вы, — одернул их бородатый старик. — Отец Николай говорит, а вы…

Никифоров перевел дух лишь во дворе своего дома. Стоя по пояс в снегу, потер нос и отряхнул с головы снег. Покашлял, длинные зубы его, похожие на кроличьи, обнажились. Красный шерстяной платок с неоторванной этикеткой, которым он был повязан, сполз на лицо ему.

— Эх вы, директора, — опять прошептал он и тяжело задвигал заострившейся нижней челюстью. — Эх вы!

Снег в его левой руке давно превратился в твердый комок. Еще сильнее натянув на глаза платок, он из левой руки в правую переложил комок.

— Эх, ну и народец же в нашей Касьяновке, — с превеликой горечью вздохнул он. — Никогда за себя не постоит. Да ежели мы все так будем молчать, то через год-полтора нас вообще снегом задует… Эх-эх-эх!.. Ну до каких же пор!.. Ну до каких же пор все это будет продолжаться.

И, заскрипев от злости зубами, он пульнул комок в огромную чернокрылую птицу, вылетевшую из сарая. Та, каркнув, левым крылом парировала и, спокойно перейдя с одного конца крыши на другой, напряженно посмотрела в сторону заводов.

Никифоров, сию минуту что-то сообразив, открыл дверь огромного бревенчатого сарая, откуда пулей выскочили четыре черно-смоляные мяукающие кошки. Расстегнув полушубок, пустил погреться троих за пазуху, четвертую прогнал. Затем пожарным багром выволок из сарая два пустых ведра.

— Ну а теперь повоюем, — в какой-то детской радости произнес он и подпрыгнул.

Через минуту его согбенную фигуру можно было видеть то у поссовета, то у административных зданий заводов. Стоило председателю месткома или директору какого-нибудь завода попытаться пройтись или проехаться по главной поселковой улице, как Никифоров тут же перед их носом выпускал черную кошку, да не одну, а сразу две. И где он только их брал.

— Все теперь, — привыкшее верить в приметы, шептало побледневшее начальство. — Опять в конце месяца пойдет брак.

Если почему-то, перебежав дорогу, кошки к Никифорову не возвращались, тогда его выручали пустые ведра. С ними он перебегал дорогу перед начальственными лицами не один раз. Действие то же, а главное — ведра не убегают.

Наверное, поэтому начальство по поселку ходило и ездило мало.

— Ну да что же, ну да что же это такое? — удивлялись многие жители поселка, часами простаивая у нечищеных улиц. — Неужели про наше существование забыли?

— Дорогой председатель… — часто выступали на собраниях жители. — Вы только посмотрите, что творится на белом свете… Да если вы еще месяц или два не почистите поселковые дороги, то снег скоро и вам и нам будет в зубы залезать.

— Все вздор, — отвечал им председатель. — Да, да, все вздор. Я хочу вам сказать, что у меня есть точнейшие данные: синоптики на завтра предсказали теплый дождь.

— Бр-р-р, — вздыхал народ на другой день в кабинете председателя. — Теплых дождей вашими синоптиками много обещано, а ведь ни одного так и не было…

Председатель, встав из-за стола, смотрел на красную точку, обозначавшую на карте мира антициклон, и, не глядя в глаза жителям, дикторским голосом говорил: «Товарищи, будем верить в теплый дождь… Будем… Если мы будем хорошенько верить, то он обязательно, обязательно придет, этот теплый дождь… Ведь были же, были же в истории случаи, когда и на Рождество шел дождь… — а потом, сгорбившись, он неожиданно просил: — Поговорите с Никифоровым. Путь он хотя бы завтра не выпускает своих кошек. Совесть-то ему надо хоть когда-нибудь иметь. Мне завтра в поликлинику идти. Я больной. Если не верите, то я могу показать, как начинает у меня пухнуть нога». И, сняв сапог и носок с правой ноги, Пред (так его люди прозвали в поселке) в порядке очереди показывал всем распухшую стопу.

— Вы только не волнуйтесь. Мы обязательно скажем, даже прикажем, — сочувственно вздыхали жители и, повязав на головы шерстяные платки с неоторванными этикетками, медленно шли по улицам, то и дело отмахиваясь от снежного потока.

— Никто нас не любит, — жаловались друг другу они.

И лишь некоторые добавляли:

— Чепуха. Просто мы теперь, как доктора, белые.

А снег валил весело и бойко, образуя смешные фигуры. Вот широкобедрая женщина, глазами и прической похожая на Нинку Копылову, пляшет на снегу перед грузчиком Никитой, а вот пронесся на персоналке с подругами из КБ директор завода, в руках у него липовые наряды. Радуясь снежинкам, он хвалится: «Девочки, а ведь денежки мне платят за подписи…» Те, обняв его, смеются: «Ох, ты наш милый… Ох, ты наш золотой… На тридцать три тысячи рэ приписочку разрешил… Ура… Нам теперь и квартальные и премию дадут». А вот и Верка, знаменитая на весь район сельповская продавщица, то и дело поправляя на голове венок из снежинок, грызет с председателем сосульки, изредка поливая его правую стопу кипятком.

А вот Никифоров, совсем еще мальчик, бежит впереди всех, улыбаясь, держит во рту леденец и качает головой, в правой руке у него два снежных игрушечных котенка, а в левой доверху наполненное водой детское ведерко.

Из-за большого снежного облака раздается голос:

— Гражданка Копылова, вас спрашивают, вы в конце концов изменитесь или нет?

И, зарядив длинноствольные ружья снежной дробью, ругая Нинку, охотники по очереди палят по облаку часа два кряду, стремясь спугнуть спрятавшееся заоблачное существо.

— Зря стреляете, — смеется Нинка. — Он не то, что вы, он любит. — Она смеется еще сильнее, поцелуями крадя снежинки с их полуобветренных щек.

Темнело. И уже на столбах кое-где зажигались огни. Но люди, сделав над глазами ладоневые козырьки, руководимые Нинкой, приехавшей домой всего на три дня, с восхищением смотрели на огромное облако, за которым пряталось странное существо, разговаривающее как человек, только любящее не как человек, а еще лучше, выше и чище…

— Знаю я! — говорил в таких случаях Никифоров. — Видел я раз такого гуся!

— Сам ты гусь, — отмахивалась Нинка и посылала его, к удивлению всех, за мороженым.

Тот, засопев, нежно говорил ей что-то на ухо и уходил. Затем вновь приходил. И к удивлению всех, вручал Нинке мороженое, да не одно, а два. И тут, как говорится, пушки палить переставали. Наступала тишина.